— Ну, вы уж тут сами теперь, — сказала бабка, глянув на пьяного Конюхова. — Этот-то писарчук твой спать будет без задних ног, а я мешать не буду — пошла… Совет вам, — хихикнула старуха, — да любовь.

— Подожди-ка, бабуля, — остановил ее Тимофей, рассмотрев в глазах приведенной бабы голодный блеск. — У тебя там поесть ничего не осталось? Творожок там, пампушки. Отдельно заплачу! А лучше бы сала кусочек…

— Сала! — хмыкнула бабка, и Акундинов вспомнил, что жиды, как и турки, сало не едят. Хотя, как полагал он, если жрать очень сильно захочешь, то и крысу съешь… Бабка, однако, все сообразила правильно и скоро притащила курочку, десяток вареных яиц и несколько ломтей хлеба. Умная бабуля прихватила еще и небольшую бутылку с вудкой. Оставив все добро на столе, Одарка ушла.

— Ну, садись, красивая, — предложил Тимофей, разглядывая гостью. — Тебя как звать-то?

— Генькой, — ответила женщина, робко садясь за стол и разглядывая еду.

— А меня — Иоанном Васильичем, а можно — просто Иваном, — представился Акундинов, наливая вудку в маленькие оловянные чарки. — Ну, за знакомство! — сказал он, чокаясь с женщиной и выпивая.

Генька же держала свою чарку в руках и, как зачарованная, смотрела на еду.

— Ты не боись, красавица, — подмигнул ей Тимоха, пододвигая курицу. — Давай-ка, крылышко себе отломи, ножку. Наворачивай за обе щечки да не стесняйся…

— А можно, — тихонько спросила женщина, поднимая на него свои огромные черные глаза, — я детям немного возьму?

— Детям? — переспросил Тимофей, наливая себе еще чарку. — Давай-ка мы, Генечка, так с тобой сделаем…

Акундинов отломил от курицы ножку и оба крылышка, выбрал пару яиц и ломоть хлеба, отложил их в сторону, а все остальное отгреб к бабе:

— Это вот ты прямо сейчас соберешь да завернешь. Когда уходить будешь, то с собой и возьмешь. А это, — показал он на остатки, — нам на закуску пойдет…

Генька, не веря в такую удачу, схватила еду и принялась заворачивать ее в какую-то тряпку, потом — в другую. Тимофей же стал обшелушивать яичко. Потом, обмакнув его в соль, сказал:

— А ну-ка, открой ротик…

Чувствовалось, что баба давненько не ела досыта. Но все-таки она пыталась сохранять достоинство — ела опрятно, не раскрошив яйцо и не пытаясь хватать еду большими кусками…

— Вот молодец, — похвалил ее Тимофей и сказал: — А вот теперь, милая, надо бы и выпить.

Проследил, чтобы Генька выпила чарку, а когда закашлялась, Тимоха тут же придвинул ей крылышко:

— Вот, милая, закуси-ка быстренько…

Сам он, поужинавший галушками, был сыт, потому ограничился только корочкой хлеба.

Кажется, выпитая чарка сразу же ударила бабе в голову. Она порозовела, храбро взяла со стола кусок хлеба и принялась есть, отщипывая по крошке, как курочка…

— Страшно?

— Не страшно, — помотала она головой. — Вы, я вижу, человек добрый. Стыдно…

— Чего стыдно-то? — переспросил Тимофей, сделав вид, что не понял.

— Стыдно, что телом торговать буду, — опустила женщина глаза, перестав есть.

— Ты, красавица, выпей-ка еще, — посоветовал Тимоха, наливая женщине. Подождав, пока Генька не выпьет, сказал: — Пусть тем будет стыдно, кто тело твое покупает… А мы с тобой сейчас пойдем…

Женщина после двух чарок изрядно опьянела, потому оттащить ее на ложе было несложно. Она в благодарность даже попыталась что-то поделать со своим телом, но получилось не очень…

…Проснувшись на рассвете, Акундинов не обнаружил рядом Геньку, но совсем не расстроился от этого. Подумал лишь, что не успел рассчитаться с бабой. «Ну, с нее и жратвы довольно», — решил он и успокоился.

— Ну, как? — засунула в хату свой острый нос бабка Одарка.

— Да ничего… — неопределенно ответил Акундинов, начиная одеваться прямо при бабке. Можно подумать, что старая ведьма найдет чего-нибудь новое…

— Сколько дал? — деловито спросила бабка.

— Не успел, — честно ответил Тимофей. — Хотел вот всю медь отдать, что с Италии осталась. Не знаю только, в ходу тут такие или нет…

— А что за медь-то? — заинтересовалась бабка.

Акундинов вытащил из кошелька одну монетку и подал ее бабке.

— Ишь ты, — хмыкнула старуха, рассматривая изображенную на одной стороне папскую тиару, а на другой — герб Рима, языческую волчицу. — Похожа на немецкий пфенниг. Полдюжины мог бы бабе отдать, так ей бы с дитями на неделю бы хватило. Да и я, для первого-то раза, за знакомство много-то бы и не взяла… Ну, эту-то возьму…

— Возьми, — кивнул Тимоха и вроде бы даже стал оправдываться: — Проснулся, а она уже убежала. Еду вот только, что ты вчера принесла, отдал…

— Ну, тогда ладно, — успокоилась Одарка, отходя к печке и принимаясь греметь горшками. — Все не зазря подол-то задирала…