— Все равно это гнусно как-то, — сказал Олорин, — полноценный разум пребывает в спячке, неспособный сделать малейшее движение и лишенный даже возможности самостоятельно мыслить. Мне сама идея не нравится. Нельзя подавлять разум заклинаниями, так можно и до настоящих зомби доиграться. Нельзя вас, эльфов, без присмотра оставлять! Все вы тянетесь к запретным знаниям, а ведь знания просто так запретными не становятся. Если какая-то область магии пребывает от века в забвении, надо сначала подумать, с чего это ей никто не занимается, да прикинуть, что можно изобрести в этой области, а потом подумать, стоит ли это изобретать. А вы, хоть и называетесь разумными… — Олорин безнадежно махнул рукой. — Ты вот, Уриэль, увидел направление теоретической магии, способное принести интересные результаты, и сразу ринулся грызть фанит науки. Ну и что теперь? Ну получил ты великую силу, тебе легче стало от этого?

— Так что же, Олорин, по-твоему, лучше вообще не заниматься наукой? Жить, как жили деды и прадеды, убеждать себя по пять раз на дню, что в этом и есть высшая истина, так, что ли? Поэтому тебе так милы твои любимые хоббиты?

— И поэтому тоже. А ведь ты зря, Уриэль, так иронично произносишь эти слова. Вдумайся в них и поймешь, что ирония здесь неуместна. Возьми, например, хоббитов… Ты когда-нибудь в Хоббитании был?

— Приходилось. Болото болотом, прости, Хэмфаст.

— Как это болото? — не удержался я. — Болота — это у орков, в Полночной Орде, а в Хоббитании даже в северном пределе такого не бывает.

Уриэль грустно хихикнул.

— Да я не в этом смысле, — сказал он. — Вот уже три тысячи восемь лет прошло с тех пор, как Олмера побили…

— Три тысячи семь, — поправил его Олорин, — сейчас три тысячи восьмой год, значит, прошло три тысячи семь.

— Да наплевать, три тысячи восемь или три тысячи семь! Столько лет прошло, а что у вас в Хоббитании с тех пор появилось нового? Заклинание самонаведения — эльфийское…

— Не может быть! — изумился я. — Все знают, что это исконно хоббичья магия, никому другому не подвластная.

— Я лучше знаю, что хоббичье, а что эльфийское, — возразил Уриэль. — То, о чем я говорю, я знаю из личного опыта, а ты — из народных преданий, в которых правды осталось от силы на одну пятую.

— Как это на одну пятую? А остальное что — ложь?

— Остальное — неумышленные искажения при передаче легенды из поколения в поколение. Короче, Хэмфаст! Заклинание самонаведения впервые опробовали за год до Исхода в лабораториях Кэрдана Корабела. Как оно попало к хоббитам — не знаю. Может, Фолко его как-то разузнал, может, еще как… не знаю. А почему им не владеют другие народы — так это потому, что вы, хоббиты, не дураки такую магию кому попало объяснять. Ваши вожди хорошо сообразили — сразу же пустили слух, что другие расы неспособны к этой магии, теперь в этом даже аннурские маги свято уверены.

Я не знал, что и сказать по этому поводу. Уриэль тем временем не унимался:

— Так вот, заклятие самонаведения — эльфийское, истребитель миазмов придумали люди, судьбу принимать тоже люди вас научили, хотя мы этот обряд знали задолго до них, только не рассказывали о нем никому. Вы, хоббиты, живете в своем лесу, как… как сурки, что ли, только и умеете брюхо набивать да песни петь. Не спорю, жизнь у вас тихая, мирная, да и счастливая, если другой не знать. А ведь если бы все было так хорошо, вряд ли ты принял бы мое кольцо.

Да уж, возразить нечего. Все молодые хоббиты проходят через увлечение древними легендами, наверное, каждый хоббичий подросток представляет себя в мечтах сильным и храбрым, как Фродо или Фолко, каждый мечтает о великих подвигах, только проходит время, хоббит подрастает и понимает, что нет в хоббичьем мире места подвигам. А если без подвигов жить не можешь — добро пожаловать в изгнание, и время покажет, кто ты таков — герой или никчемный отщепенец. Вот только героев за всю историю Хоббитании было всего пятеро. Но почувствуешь, как судьба поманит к великим свершениям, и уходишь навстречу неизвестности, пусть и знаешь, что скорее всего ничего хорошего в конце тропы тебя не ждет.

Так что, выходит, лучше жить, как люди, без правил и нерушимых законов, ежеминутно ожидая подлости и предательства от ближнего своего? Неужели без этого не бывает… как это называется по-научному… прогресса, что ли?

Я сказал об этом вслух, и Олорин со мной согласился:

— Ты прав, Хэмфаст, прогресса без неудовлетворенности не бывает. Если жизнь течет спокойно и монотонно, если все счастливы, если в жизни нет места несправедливости и насилию, то зачем что-то менять? Лучший способ стать счастливым — не замечать того, что тебя ранит, концентрироваться на радостях, отворачиваться от горестей. И тогда тебе не нужен никакой прогресс.

— Только что хорошего в таком счастье? — Уриэль встрял в монолог Олорина. — Если так подходить к этому делу, лучше всего добыть где-нибудь сто фунтов желтой пыльцы, да и провести остаток жизни в вечном блаженстве.

— От желтой пыльцы долгого блаженства не бывает, — возразил Олорин, — месяц-другой, а потом все, с пыльцой чувствуешь себя, как раньше без нее, а без нее, как раньше, когда зуб болел.

— Да какая разница, от чего ловить наслаждение? — вскинулся Уриэль. — Пыльца, вино, вера, как у харадримов, или порядок и справедливость, как у хоббитов, — в любом случае общество превращается в болото. И когда настанет время, те, чьи предки были несчастны, займут место тех, чьи предки были счастливы.