Это событие поднимает престиж канцлера; в который раз подтверждается королевская власть (руанский парламент будет восстановлен только в 1641 году), а авторитет Ришелье вырастает, насколько это еще возможно.

Французская Академия, дама старая, но удивительно молодая, несмотря на свои 369 лет, составляет вместе с церковью Сорбонны самую благородную, самую блистательную часть кардинальского наследства. Однако начинала она весьма скромно, являясь случайным плодом созидательной интуиции и заботы меценатов, в совокупности породивших великолепное предприятие.

В 1620–1630-х годах в моде кружки, частные академии и салоны. Особняк Рамбуйе, настоящий заменитель двора, затмевает слишком специализированных, менее утонченных или неспособных уйти от педантичности и вульгарности соперников. Отец Мерсенн, «секретарь ученой Европы», «превращает свою келью на Королевской площади в очаг научной жизни» (Р. Пилорже), освещающий всю Европу и напоминающий Академию наук. Пьер и Жак Дюпюи, эрудиты и библиотекари, возглавляют научный кружок, вычурно именуемый «Пютеанской академией».

Кружки мадам де Лож и виконтессы д’Оши имеют литературное направление. Первый кружок, посещаемый придворными, любимый Месье, превозносимый Ге де Бальзаком, — он называл мадам де Лож «небесной», «божественной», «второй музой», — славится утонченностью бесед и «самым изысканным» языком. Второй, кружок мадам д’Оши, приглашает каждую среду авторов, чтобы они почитали свои произведения. Шаплен презирает эту «женскую академию», где престарелые феи восхищаются второразрядными поэтами. Малерб воспевает хозяйку дома: «Нет ничего прекраснее Каллисты».Мадам де Лож (протестантка) и д’Оши (католичка) сходятся в одном: они восхищаются Малербом, стремясь, как и он, пропагандировать изящный язык, избавляя нравы и разговор от некрасивых выражений.

Не претендуя на развенчание «несравненной Артенис», будучи не в состоянии бывать у мадам де Лож или мадам д’Оши, Ришелье, любящий литературу и привыкший считать писателей «весьма учтивыми», незамедлительно учреждает то, что Таллеман де Рео называет «рабочей академией». Иногда там выступает в роли капризного ребенка Соллете; Буаробер постоянно сыплет острыми словечками. Силон, Сирмон, Демаре де Сен-Сурлен, Ла Мотт ле Вайе, Ги дю Шатле, Шаплен окружают Ришелье, восхваляют его, льстят ему, подсказывают ему реплики, снабжают его сведениями и работают на него.

Не стоит забывать, что министр является кардиналом Римско-католической церкви. «Рабочая академия», вполне естественно, занимает свое место в заботе о кардинальском величии наряду с собиранием предметов искусств, «великолепных зданий», библиотек; это меценатство, которое смело можно назвать княжеским. Итак, перед тем как стать патроном Французской Академии, Ришелье создает и возглавляет неформальный частный литературный кружок. Изначально французскаяАкадемия, вероятно, отчасти подражала итальянским влияниям. Но вряд ли она могла появиться без счастливой случайности и без утонченности аббата Буаробера, которому Таллеман де Рео посвятил «Историю» даже более длинную, чем «История короля Людовика XIII».

Начиная с 1629 года Валантен Конрар, любезный и образованный городской дворянин, принимает в своем парижском особняке поэтов и образованных людей. Этот богатый протестант пишет в 1630 году книгу «Благородный человек», взяв за образец Николя Фаре. Во всяком случае, Шаплен считает Конрара «человеком сердечным и умным». Шаплен к тому же состоит в маленькой группе приближенных, собирающихся у писателя-дворянина, чтобы «обсуждать модные романы, слушать стихи, обсуждать литературу, галантную схоластику» (Ф. Бриссо). И вот как-то январским днем 1634 года к Валантену Конрару приглашен Буаробер, протеже кардинала. Он соблазнен и покорен и, будучи привилегированным осведомителем своего патрона, спешит доложить тому о характере этих собраний.

Ришелье тут же понимает, что за случай ему предоставляется. Можно стать хозяином этого кружка, привнести в него новые элементы — авторов «рабочей академии», — ориентируя его на прославление французской культуры, репутации государства и самого первого министра. Он спрашивает друзей Конрара, не хотят ли они создать «корпорацию и регулярно собираться под покровительством публичной власти». Это не вызывает энтузиазма. Образованные люди эпохи барокко гораздо меньше интересовались политикой, чем авторы XX века. Но как отказать? И разве это предложение не является приказом?