«Во Франции времен Людовика XIII повседневная жизнь, мысли, политическая ситуация — все развивается с поразительной быстротой» (Жак Тюилье).

В королевстве Французском, когда говорили слово «двор», имели в виду двор короля. В канцелярском языке принято было объединять правителя и его правительство, правителя и его политику. Однако, — и это, похоже, уникально для Европы, — например, в 1639 году во Франции существует три двора, конкурирующих или дополняющих друг друга, по крайней мере в социальном плане. Двор короля — единственный официальный. Особняк Рамбуйе — школа хорошего тона. А дворец кардинала является нервной системой власти.

Двор Его Величества не имеет ни блеска двора времен Валуа [135] , ни развязности двора первого Бурбона. Ему «регулярно недостает престижности», уверяет его лучший знаток [136] . Это, можно сказать, «деревенский двор». Слегка «очищенный от гасконцев» после регентства Марии Медичи (которая увеличила личный штат), но «простой, семейный, без блеска». Здесь не увидишь ни пышного общества времен Генриха III, ни его утонченности, разумеется. Не хватает также учтивости и куртуазности. В штате слишком много искателей приключений и бретеров. Придворным скучно. Они развлекаются, нарушая запрет на дуэли.

Король не является ни либералом, ни меценатом, ни душой общества. Он робок и одновременно ревнив к своему престижу. Ему нравится лишь война, охота (соколиная и псовая), интимные беседы со своими фаворитами, музыка и балет. «Мало делая для представительности, он едва ли сознает необходимость двора». Невозможно назвать «придворной жизнью» несколько балетов, множество охот, весьма редкие праздники — например, в 1625 году, по случаю бракосочетания Генриетты Французской с Карлом Стюартом — или участие в демонстрации роскошных платьев. Хорошие манеры, политес появятся при дворе позднее под влиянием особняка Рамбуйе. При дворе Людовика XIII существует только одна по-настоящему утонченная группа. Это кружок Анны Австрийской, деятельный и эстетский, за которым, с одной стороны, наблюдает король, с другой — кардинал. Первый становится заклятым врагом герцогини де Шеврез (которую называет «дьяволицей»); у второго впадает в немилость Мари де Отфор, считающаяся интриганкой. Поэтому вполне естественно, что главными развлечениями двора, которому не хватает развлечений, становятся шпионство и собирание всяческих сплетен.

Ничего подобного мы не увидим в стенах знаменитого отеля Рамбуйе. Здесь царят прекрасные манеры, учтивость, правильный язык, тактичность. «Это была, — пишет Таллеман де Рео, — встреча с тем, что было самым галантным при дворе и самым учтивым среди образованных умов эпохи». Мадам де Рамбуйе задает тон собирающемуся у нее обществу. Во главе угла стоит чистота французского языка: она не больше Филаминты терпела

Также она блюдет мораль и интеллектуальную порядочность. Отцу Жозефу, который хочет выманить у нее нескромные сведения о принцессе Конде, урожденной Монморанси, и кардинале де Лавалетте, маркиза де Рамбуйе отвечает: «Отец мой, я не верю, что мадам принцесса и господин кардинал де Лавалетт замышляют какие-нибудь интриги; но даже если они это делают, я потеряю честь, если займусь шпионажем» [137] . Ришелье ошибся в своих расчетах. Позже он сблизится с Лавалеттом и, зная, что несравненная Артенис [138] его не любит, позволит герцогине д’Эгийон, своей дорогой племяннице, подружиться с Жюли д’Анженн, «принцессой Жюли» — будущей герцогиней Монтозье, — царившей вместе с маркизой, своей матерью, в знаменитой «голубой комнате».

Тот дворец, что Мадлен де Скюдери называет особняком Рамбуйе, на улице Сен-Тома-дю-Лувр, построен на небольшом и плохо расположенном участке. Тем не менее супруга Шарля д’Анженна сумела «устроить там роскошные апартаменты и феерическую атмосферу, в которой одну из главных ролей играли садовые и оранжерейные цветы» (Николь Аронсон). На протяжении тридцати лет, с 1618 по 1648 год [139] , эта прекрасная резиденция на улице Сен-Тома считается, как известно каждому, «сердцем придворной жизни».

Посещающее его общество никогда не скучает. В самих собраниях нет ничего однообразного. Они учат придворных галантности самой высшей пробы; они приглашают к изысканному и приятному общению. Кроме того, с 1625 года маркиза пользуется помощью Венсана Вуатюра, называемого то El Re Chiquito [140] по причине своего невысокого роста, то «душой кружка», поскольку он считает себя «мэтром пустяковых искусств». Кружок существует лишь благодаря этому жизнерадостному поэту. В его присутствии собрания превращаются в постоянный фейерверк. Вуатюр придумывает разнообразнейшие развлечения — комедии, концерты, серенады. Всем даются псевдонимы: Арно де Корбевиль становится «мудрым Исааком», мадам Поле — «Львицей». Составляются строфы для знаменитой «Гирлянды Жюли». Пробуются силы в импровизированных литературных конкурсах: «Тысяча безумств… рондо, загадок, метаморфоз… по очереди сменяют друг друга» (Бриджитт Левель).

Все светское общество бывает или стремится побывать в особняке Рамбуйе: и двор и город. Как и во Французской Академии, как позднее в парижских салонах эпохи Просвещения, здесь установлено одно негласное правило, делающее всех участников равными между собой. Венсан Вуатюр — сын виноторговца, даже если в 1634 году он и стал академиком. Отцом прекрасно поющей мадемуазель Поле был финансист (обессмертивший себя налогом, выплачиваемым королю должностными лицами). «Карлик Жюли», поэт Годо, станет впоследствии епископом. Сменяют друг друга поэты: Малерб, Ракан, Бенсерад, Демаре де Сен-Сорлен, Мальвиль. Здесь принимают некоторых ученых, если только они не педанты: Манажа, Патрю, Вожела. Но присутствие такого количества литераторов — мы чуть не забыли Корнеля и его врага Скюдери — не исключает ни Великую Мадемуазель (старшей дочери дяди короля), ни герцога д’Энгиена и его сестры герцогини де Лонгвиль, ни кардинала де Лавалетта, ни герцогини д’Эгийон.