Естественно, это неверно. На мой взгляд, у нашего народа есть другая характерная черта. Увидев, что сосед выбился в люди и стал жить лучше других, русский человек предпочитает отчаянно завидовать везунчику и отнюдь не станет работать больше, чтобы достичь такого же успеха. Нет, нашим только дай раскулачить парня, пусть живет так же плохо, как остальные, сидит в навозе и не чирикает. Именно из-за этого в России случилось много неприятностей. Почему, например, в 1917 году произошел большевистский переворот? Просто группе людей было невмоготу смотреть на чужое благополучие, вот они, сыграв на национальном чувстве зависти, и устроили заваруху, в результате которой одна часть населения оказалась в могиле, а другая впала в нищету…» (курсив мой — В.Б.).

Видимо, Донцова противопоставляет здесь «национальное чувство зависти» русского народа безбрежной доброте «малого народа» (по Шафаревичу), особенно одаренные выходцы из которого из чувства доброты и заботы уничтожили не только верхушку интеллигенции России, но и военные, духовные и трудовые ресурсы ее в 1917 году и действуют в этом направлении и в наше время.

А «завидовать» людям, ограбившим в наше время страну, завидовать ворам в особо крупных размерах, бандитам не в традициях русского народа, который всегда считал, что «от трудов праведных не наживешь палат каменных».

Про таких людей народ пел:

…Я за то тебя, детинушка, пожалую.

Среди поля хоромами высокими,

Толь двумя столбами с перекладиной…

Герой книг Донцовой Иван Подушкин рассуждает о том, что в жизни советского человека было много «не». Вот его слова: «Я же был взращен в жестких ограничениях, моя юность состояла из одних частиц «не». Неприлично курить на улице, нельзя не работать, невозможно поехать за границу отдыхать, не достать любимых книг, хорошей одежды и качественных продуктов, неприлично быть богатым…»

«Дюма-мать» словами Подушкина так выражает свое отношение к современной действительности: «…Завидую ли я сегодняшней молодежи? Да, ужасно. У них намного больше возможностей, чем у нас, они более свободны, раскованны, способны смело сказать «нет» тем, кто пытается подмять их… Люди, перешагнувшие пенсионный рубеж и вспоминающие с глубокой тоской приснопамятные времена, старики и старухи, размахивающие флагами и транспарантами с надписями «Хотим в СССР», не понимают двух простых вещей. Они наивно полагают, что вместе с советским строем к ним вернется здоровье, вырастут потерянные зубы, закудрявятся волосы, нальются силой мышцы. Но этого никогда не случится, никакой коммунистический лидер не сумеет реставрировать молодость. И второе. Заставив всю страну жить на грани нищеты, дав людям грошовые оклады, отняв у них возможность ездить в другие страны, чтобы те не сравнивали свои условия жизни с чужими, усиленно вдалбливался в головы несчастных «совков» постулат: «Бедность лучше богатства, все, кто имеет деньги, — воры и негодяи», сами правители вели совсем иной образ жизни…

Что же касается лозунга: «Богатство — порочно», то я очень хорошо знаю, отчего коммунисты усиленно внедряли его в массы. Социалистические лидеры хорошо понимали: народ следует стричь под одну гребенку, иначе еще, не дай бог, думать начнут.

Когда человек беспрестанно размышляет о том, как бы прокормить семью, он не способен ни к какой другой умственной деятельности. Тот, кто сумел своим трудом, подчеркиваю, трудом, а не воровством, скопить капитал, достоин уважения…»

Читаешь такое, и диву даешься: вроде бы Донцова, почти подойдя к пенсионному возрасту, подготовив автобиографическую книгу «Записки безумной оптимистки», должна была бы так отражать прежнюю жизнь, чтобы читатели в названии ее новой книги не опускали бы последнее слово.

Ан нет, видимо, ее литературные «негры» не знали прежней жизни, либо безумная ненависть к советскому прошлому толкает «Дюма-мать» на издевательство над людьми, трудом которых нагло распорядились современные бандиты-демократы.

Людей, которые создали национальное богатство страны, которые 60 лет назад раздавили гидру германского фашизма, такие вот «Дюма-матери» представляют полными безумцами, от нечего делать «размахивающими флагами». Причем термин этот характерен как для Донцовой, так и для Марининой с Дашковой (интересно было бы узнать ее настоящую фамилию).

Еще одно «доброе» отношение к ветеранам продемонстрировала Донцова в эпизоде с Иваном Подушкиным, когда женщина, раздававшая талоны на дефицитные товары членам Союза писателей, обидела маменьку героя книги: «ветеранка, раздававшая членам кооператива талоны, в свое время дралась с фашистами на Курской дуге…» пала жертвой мстительной маменьки.

Рассказывает Иван Подушкин: его маменька где-то купила холодильник и цветной телевизор, якобы по полученным в домоуправлении талонам, затем произнесла речь перед «обделенными» талонами дамами, после чего те «стартовали в домоуправление рвать на тряпки несчастную старуху, уцелевшую в боях на Курской дуге и выжившую в сталинских лагерях. Бабушку я больше не видел, писательские вдовы — дамы решительные, это вам не жалкие эсэсовские дивизии, вооруженные всего лишь автоматами и пулеметами…»

Отметим, что этой «несчастной старухе» в описываемое время было примерно столько же лет, как и «молодке» Донцовой.

В то время, когда будущая «несчастная старуха» воевала с фашистами, мужья будущих «писательских вдов» благополучно отсиживались в тылу, дав повод сказать от их имени: «Я кровь мешками проливал, в Уфу в подштанниках бежал».

Да, пришедшие с войны 20—25-летние люди зачастую с трудом могли вписаться в мирную жизнь: не хватало подзабытых знаний, поэтому трудно было поступить в институит, хотелось создать семью, а потому и вынуждены были они работать, допустим, в домоуправлениях, улучшая жизнь «писательским вдовам».