«Если бы не те двое!..» – зловеще подумала фигура, удаляясь от дедовой избы. Открыв дверь побеленной украинской хаты с соломенной крышей, неизвестный юркнул в темноту сеней, задев широкими полами плаща таз, который загремел, упав на пол.

«У-у-х! Как мне жутко! – подумал человек в плаще, раскрыв еще одну дверь и проходя в комнату. – Как же я ненавижу этих гармонистов… Как ненавижу… – достал бутыль с горилкой и сало. – Играют и играют, игра-а-ют и игра-а-ют», – схватив нож, развалил надвое наглющего таракана. Блаженно вздохнул и пошинковал его на мелкие дольки. «Как это приятно», – смахнул ладонью изрубленную жертву на пол и этим же ножом отрезал себе ломоть сала, плеснув затем в стакан горилки. «Ну-у! Пусть у москалей чешется!» – залпом осушил стакан, замер, через минуту ожил и проглотил половину ломтя, вытерев жирные пальцы о пучок волос на бритой башке, пожалев пачкать месяц назад стиранный рушничок. Откинувшись спиной на стену с клочками обоев, продекламировал:

– Бедному-у зайчику… тр-р-амвайчиком перерезало но-о-ж-ж-ки… Нет! Не смо-о-жет скакать по дорожке-е, – забалдел человек в плаще, с интересом наблюдая, как в углу над головой забилась в паутине муха.

«Давай, давай, где ты, душегу-у-б? – мысленно стал звать паука. – А вот и он!» – сердце радостно застучало.

– Муха криком кричит, надрывается, а злодей стоит, ухмыляется-а, – поднялся и чиркнул спичкой, спалив и злодея, и жертву.

«Я – круче!» – вновь уселся на лавку и выпил еще стакан горилки, забубнив под нос:

– А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли, – задремал он, подумав, что эти лисички, ясное дело, москалихи, сестры Ивановы. И зажгли они ридно украинско сине море, потому что Крым не их, и, чтоб, значит, ни себе и ни людям… – уснул человек в плаще, и ему приснился круглый стол, за которым сидели люди и яростно спорили…

– Я – против! – высказался Явлинский, но его никто не слушал.

Слово взял представитель РНЕ[5] и сказал:

– Ясно как белый день, что фамилия этих сестер вовсе не Ивановы, а госпожи Лисицман! Эти евреи все разграбили, так еще и море решили сжечь… Бей жидов, спасай Россию!..

– А я против! – попытался встрять Явлинский, но его перебил полковник НКВД в зеленой гимнастерке под горло, с перекрещенными на груди кожаными ремнями:

– Вз-з-д-ор-р! После работы с лисицами они сделали заявление, что являются выдрами и работают на американскую, английскую и немецкую разведки… Вот по заданию своих шефов они и зажгли наше родное, советское, синее море… Смерть шпионам!

– А я против!.. – хотел взять слово Явлинский, но его опередил Михаил Сергеевич Горбачев.

– Даду-даду-даду интервью… и скажу вам о лисичках. Это наши застрельщики… Зажгли прожектор перестройки, и воссияло синее море, до самого Индийского океана, и Америка дала нам десять миллиардов долларов кредита…

– А я против!..

– Какой к черту кредит! – возмутился Жириновский. – Эти лисички – не лисички, а соколы Жириновского… Они помочили свои лапы, то есть крылья… то есть хвосты, в синем море, а теперь помочатся в Индийском океане. Плевать они на всех хотели!

– А я против!..

– Море они не сжигали, – перебил Явлинского Чубайс, – а хотели приватизировать, но коммуняки не дали им это сделать и сами подожгли синее море, свалив все на демократов… Но я отключу рубильник и погашу не только море, но и все города и села… Вообще ничего светить не будет… даже прожектор перестройки… Потому что за все надо платить… С вас десять миллиардов, Михаил Сергеевич. Утром деньги – вечером стулья!..

– Я против! – получил наконец слово Явлинский, но забыл, чего хотел сказать. – Ах, да! Лисички выполняли программу «Сто дней», но не уложились в сроки… на десятый год море и загорелось… Господа! Покупайте яблоки!..

«Ух! – и приснится же кошмар», – подскочил с лавки человек в плаще.

– Я проти-и-в, я проти-и-в, – передразнил кое-кого. – Во всем виноваты гармонисты! – не раздеваясь, плюхнулся на мятую постель и тут же захрапел, на этот раз без сновидений.

* * *

Жена дядьки Кузьмы, тетка Клавдия, весь день прождала своего суженого, но он все не приходил.

Давно уже притопали из лесу его собутыльники, а благоверного все не наблюдалось, и вдруг, выйдя на улицу, она увидела, что супруг – с гармонью за одним плечом, с барабаном за другим – хлопает кнутом и гонит стадо.

«Допилси-и! До белой горячки… За коровами уже гоняется», – шмыгнула в дом и кинулась к альбому с фотографиями. «Ну и рожа у него на всех снимках, – подумала она. – Только маньяков пугать!.. А вот, вроде бы, и ничего, – рассматривала карточку мужа в семилетнем возрасте за школьной партой. – Пока перемена не началась, трезвый еще», – положила фотку за пазуху и направилась к ворожее, чтоб та отвела мужа от водки.

«Городские мужики рядом с винным магазином пройти не могут – враз блюют», – вспомнила она слова местной кол-дуньи. Правда, наглядного примера не было, потому как из деревенских никто лечиться не желал.

«Какая это болезнь? – рассуждали они. – Сами пойдем по-утряне и вылечимся… Зато смысл жизни останется при нас!»

«Я те покажу «смысл жизни!»» – злорадствовала тетка Клавдия, быстрым шагом топая по пыльной улице. «Завтра захочешь, зараза, выпить, а она у тебя колом поперек горла встанет! – довольно хихикнула женщина, постучав в дверь перекошенной избы. – Сразу видно, что не аферистка, раз деньгами не берет», – все же со страхом переступила порог.