На вторые сутки до быка стало доходить, что эти два загорелых колхозника обижали корефана Евсея, и враз глаза его налились кровью мщения. Взревев бизоном, он ринулся на второго противника с блестевшей на утреннем солнце башкой.

– Фу-у! К ноге! – закричал Евсей Мишке, но было поздно, и агент Билл ощутил, что летит.

Кувыркнувшись два раза в воздухе и растопырив ноги, он ловко приземлился на хребет животного. В этот момент быка посетило второе озарение, и он понял, что за объект свалился на него в хлеву и принес столько унижений. Словно дикий тур, стал он скакать, стремясь сбросить с себя ненавистного седока и растоптать его в пыль. Пар валил из ноздрей, и глаза застилал кровавый туман.

«Ой, ой, ой, какие мы страшные… – саркастически подумал козел, но вслух сказать не решился, отскакнув на всякий случай подальше. – До жирафы быстрее бы дошло!» – мысленно подтрунивал над быком, который, согнув шею, рыл передним копытом землю, а потом вновь закрутился на месте и запрыгал.

– Ух ты! Вo-o родео! – в восхищении произнес Железнов, наблюдая с противоположного берега в бинокль за пируэтами животного и еле-еле державшегося на нем человека.

– Ставлю штуку, что больше десяти секунд он не продержится, – тоже приник к биноклю Крутой.

– Две даю, что продержится, – принял пари богатенький Буратинка, без всякой оптики всматриваясь в поединок титанов.

Изо всех сил вцепившийся в холку быка Билл постепенно начал сползать на землю, через равные промежутки времени больно прикладываясь задом о хребет монотонно скачущей скотины. «На столбе чувствовал себя уютнее… – из последних сил вцепился в толстую шею распрыгавшегося бугая. – Никогда я не был на Техасе, вы не говорите мне о нем, – вспомнил стихи какого-то русского поэта, которые читал в самолете инструктор, в последнюю минуту пытавшийся повысить их эрудицию. – И… глаза… горят… огнем…» – брякнулся он на землю, кувыркнулся в одну сторону, в другую… и, ловчее обезьяны, не то что когда лез с кабелем, взобрался на столб, в который с маху врезался Мишка.

Пока бык восстанавливал глазной фокус, собирая три столба воедино, подкравшийся сзади Джек, чтоб отвлечь его от товарища, саданул рогатую тварь подобранной в траве палкой. Мумукнув от боли, бык развернулся к новому противнику и пошел на таран, пригнув к земле лобастую голову. Агент Джек, петляя зайцем, уходил от преследования.

В это время на другом берегу Буратино эмоционально спорил с Иваном Крутым на тему – продержался ли черномазый десять секунд или нет. Включив внутренний секундомер, Буратино отметил, что ковбой провисел лишь восемь, и честно отстегнул две тысячи рублей Крутому, мгновенно став в глазах капитана роднее сына.

Железнов, напевая: «Тореадо-о-р, смелее в бо-о-й», с повышенным интересом следил за корридой.

Когда оба врага сидели на верхушках столбов, а пастух Евсей прытко улепетывал, катя впереди себя тарелку, Мишка успокоился и триумфатором пошел к реке испить водицы. Зита с Гитой любовно глядели на производителя, лишь козел Яшка язвительно блеял в бороду: «Быкует Миша! Дже-е-е-к-потрошите-е-е-ль тоже мне-е-е…»

Но козел – он и есть козел!!! Чего с него взять?!

«Простой российский крестьянин, – напишет потом районная газета «Чекушкинская правда», – разгромил логово врага и не посрамил чести Родины».

Бедная ворожея, поработав с фотографией доблестного алкоголика дядьки Кузьмы, не спала всю ночь. А если и забывалась на короткое время, ее мучили кошмары. Поэтому утром у нее страшно ломила голова, во рту пересохло и ужасно хотелось выпить. Внутренним взором она определила ближайшие базовые алкогольные места. Их было два. Сельпо с джин-тоником ее внутренний взор не воспринял.

Первое – гадюкинская баб Тоня и второе – поляна в лесу за рекой. Она выбрала второй вариант и с революционной песней, подсунутой ей подсознанием, пошла к мосту, намереваясь самую малость чеколдыкнуть в мужской компании.

Тетка Клавдия, напротив, всю ночь спала как убитая, а с утра восторженно представляла, как противно будет алконавту Кузьме, когда подумает о водке, которая тут же встанет колом поперек луженой его глотки.

«Лучше бы, конечно, колом встало у него в другом месте… – помечтала чуток тетка Клавдия, – но, когда протрезвеет, займусь с ворожеей и этим вопросом», – выглянула она из калитки и офигела, увидев сельскую колдунью, бодро идущую по улице в окружении местных ханыг, во главе с ее муженьком, и напевавшую:

– Там вдали, за реко-о-й, уж погасли огни-и, в небе алом заря разгорала-а-сь… – и мощный хор из десятка голосов под гармонь подтягивал:

– … Десять бедных ханы-ы-г, похмелиться должны-ы… на поляне-е в бутылках остало-о-сь.

«Вот так рождается народный фольклор», – даже прослезился расчувствовавшийся дядька Кузьма, не замечая жадный взгляд из-за морозовского забора, которым пялился на гармонь здоровенный, весь в татуировках мужик, однажды уже нападавший на него у реки.

* * *