Шахматов выявил устные источники различных летописных известий и присутствие в летописных текстах эпических мотивов: мотива побратимства (рассказ о воеводе Претиче) и испытания дарами (возвращение Святослава в Киев, походы Святослава и его войны на Дунае), мотива чаши из черепа (гибель Святослава), добывания невесты[106] и пира (сказания о Владимире), мотива богато одетых противников (поход Добрыни) и неудачного сватовства (сказание об Ольге)[107]. Предание о Кие и его родственниках исследователь считал сводкой «топонимических легенд», а имена главных персонажей — производными от местных географических названий.

Отдельное исследование Шахматова посвящено сказанию о первых русских князьях — Рюрике, Аскольде, Дире и Олеге[108]. Предание о Кие и его родственниках Шахматов признавал киевским, а предание о Рюрике и его братьях — новгородским. Исследователь отметил вариативность описаний деяний первых князей[109].

Летописное сказание о призвании варягов Шахматов считал книжным конструктом летописцев[110], в основу которого легло несколько отдельных «местных» преданий северных городов (Новгорода, Ладоги, Белоозера и Изборска). По мнению ученого, летописец соединил эти предания под влиянием распространенного фольклорного мотива трех братьев-правителей[111]. Аналогичную контаминацию он видел в рассказе об Аскольде и Дире[112]. Развернутое исследование А.А. Шахматов посвятил реконструкции предания о Мстиславе Лютом[113]. В особый «цикл преданий» он выделил «походы князей на Царьград[114].

А.А. Шахматов произвел текстологический и филологический анализ начального летописания, выявил его основные этапы, предложил серию конъектур к летописным текстам. Он определил устные источники известий первых летописей, предложил гипотетические реконструкции первоначального вида преданий, на которые опирался летописец. Однако ряд положений Шахматова подвергся критике в современных исследованиях: в частности, не получили поддержки концепции «топонимического происхождения» предания о Кие и книжного конструирования сказания о призвании варягов на основе местных преданий северных городов.

Следует особо отметить специальные сравнительно-исторические исследования ключевых летописных сказаний — легенды о Кие и сказания о Рюрике. В статье М. Тершаковца разбираются мотивы предания о Кие, летописный текст сравнивается с текстом Иордана, повествующим о росомонах и готах, подчеркивается семантическая параллель имен Сванхильд («Лебедь»)[115] и сестры Кия — Лыбеди. Возведение легенды о Кие к преданиям готов IV в., записанным Иорданом, вряд ли правомерно, но использование мотивного анализа для выявления типологических фольклорных аналогий говорит о качественно новом подходе к летописным преданиям.

Серьезно аргументированная попытка определить тип сказания, которое послужило основой летописного текста о призвании варягов, принадлежит К.Ф. Тиандеру. Исследователь признал цельность исходного эпического текста и отнес его к типу «переселенческих преданий». Он же указал на типологические, а возможно, и генетические аналогии в германской исторической традиции[116].

Исследование эпических мотивов, ставших основой летописных известий о князе Олеге, было предпринято А.И. Лященко. Он показал сходство набора мотивов, зафиксированных в летописи, с скандинавской сагой об Одде[117]. Лященко также предположил, что в честь Олега в нескольких городах Руси были насыпаны кенотафы, которые и послужили причиной появления противоречащих друг другу сообщений о месте его смерти. Ученый считал первоначальной версию о гибели Олега «за морем», в Норвегии.

Н.Я. Марр обнаружил архаичную параллель сказанию о Кие — легенду об основании города Куара тремя братьями — Куаром, Мелтеем и Хореаном, включенную в армянское историческое сочинение «История Тарона», которое составлено по разным оценкам в VII-IX вв.[118] Наличие «генетического двойника» (термин Н.Я. Марра) сказания может служить еще одним убедительным аргументом устного происхождения предания о Кие[119].

Было предпринято несколько попыток реконструировать первоначальную поэтическую форму (и метрику) сказаний (исторических песен), отразившихся в ПВЛ, — на основе летописного «панегирика» Святославу, путем сравнения летописного текста с более поздними эпическими формами и стихотворными размерами[120] и по летописному рассказу о сватовстве Владимира Святославича к Рогнеде[121].

Критический обзор устных преданий, отразившихся в летописи, и их эпических параллелей был подготовлен Е.А. Рыдзевской[122]. В исследовании «полусказочного», «полуисторического» «устного материала» Рыдзевская разделяла дружинные и народные (племенные?) предания. Исследовательница констатировала, что устные источники первых русских летописей были тесно связаны с «мотивами и сюжетами международных бродячих сказаний»[123]. Она подробно исследовала сказание о призвании варягов и поддержала мнение А.А. Шахматова о летописной контаминации нескольких преданий в одно. В работе Рыдзевской подробно разбираются «мотив захвата города хитростью», связанный с рассказом о взятии Киева Олегом Вещим[124], мотивы повествования о походе Олега на Царьград, наконец, мотивы, связанные со смертью Олега[125]. Почти для всех мотивов летописных известий об этом князе Рыдзевская нашла аналогии из скандинавской литературы, а в предании о смерти Игоря, наоборот, увидела влияние античной традиции — рассказа о смерти разбойника Синиса[126].

Исследовательница не сомневалась в том, что и устной традиции принадлежат источники сказания о мести княгини Ольги: параллели этому сказанию выявляются как в скандинавской, так и в восточной (иранской?) традиции[127]. Рыдзевская подробно проанализировала также мотивы «испытания дарами» князя Святослава, «неудачного сватовства» Владимира Святославича, поединка юноши-кожемяки, «чудесного спасения осажденного города» Белгорода[128].

В итоге Рыдзевская пришла к выводу о сложном взаимодействии скандинавской и славянской традиций и взаимном переходе мотивов, который был осложнен влиянием восточных и византийских сюжетов и повествовательных элементов[129]. Однако трудно не заметить, что по количеству сходных мотивов и сюжетов среди аналогий летописным рассказам о первых русских князьях преобладают скандинавские.