Я беру Диану за руки. Я хочу упасть перед ней на колени. Но резкий возглас, как ледяная струя воды, обжигает мне голову. Я встряхиваюсь, я шире открываю глаза. Лица? Морды! Они за спиной у Дианы. Одна с кровожадным клювом орла. Другая — с горящими злобой глазами волка.

— Вот вы где, Диана Александровна! — выплевывает слова главврач. — Вас ожидает коллектив. Столы уже накрыты.

Вцепившись в подмышки Дианы, орел и волк уводят ее прочь от меня. А я, опутанный веригами смятения и бессилия, не могу сделать ни шагу.

Кошка дремлет у моих ног. В плите потрескивают дрова. Бесстрастно тикают ходики за стеной. Покой и благодать. В доме старика, но не в моей душе.

— Дедушка, вы все знаете. Скажите, я очень неправильно живу? — спрашиваю Устина, который разливает по чашкам свое варево. — Наверное, поэтому у меня часто болит душа. И так много проблем, разочарований и потерь.

Он долго не отвечает. Наполнив чашки, отставляет на край стола чайник. Неторопливо набивает трубку, раскуривает ее. И только потом замечает:

— Можно жить неправильно, но праведно. А можно и наоборот.

— Как это? Растолкуйте? — не понимаю я.

— Быть абсолютно справедливым человеком — это правильно? — спрашивает Устин.

— Само собой.

— Делать по справедливости — значит, платить людям тем, чего они заслуживают, верно?

— Верно…

— То есть если кто-то набедокурил, учинил зло, то по законам справедливости ему непременно нужно воздать тем же?

Я озадаченно смотрю на Устина, пытаясь понять ход его мыслей.

— Пожалуй, что так.

— Ну, а где же милосердие? — с воодушевлением продолжает он. — Нету его! Выходит, несовместима справедливость с милосердием. А без милосердия не бывает праведности.

Закурив, размышляю над словами старика. Он, причмокивая, попивает чай и задумчиво смотрит в окно, в которое медленно и тяжело заползает рассвет.

— Что вы хотели сказать мне этим, дедушка? — спрашиваю, тоже приступая к чаепитию. — Что я и не праведник, и несправедливый?

Устин кривит тонкие губы в ухмылке.

— Да нет же! Я хотел сказать, что ты и праведный, и справедливый… Для себя праведный, а к людям — справедливый. Понял? А нужно как раз наоборот. И еще одно, Ванятка. Не должен человек жить двойной жизнью, иметь два лица.

Я вздыхаю и смотрю на свои часы.

— Неплохо бы, дедушка, перед путешествием в ад немного выпить, — предлагаю, откладывая свои раздумья над мудреными словами Устина на потом.

Он охотно соглашается. И идет в кухню за стаканами. Я откупориваю бутылку.

За окном согбенная осина, как древняя старушка, кутается в накидку поредевшей мглы.

…Берег моря. Голубые волны жадно лижут желтый прибрежный песок и мелкую гальку. Раскаленный шарик над головой и почти полное безветрие не лишили воздух свежести. Но все равно хочется или залезть в воду, или поскорее спрятаться под сень пальм, сбившихся в группки всего в десяти шагах от берега.

Подполковник Илларион, как представил его Устин, стоит, покуривая короткую черную трубку, и задумчиво смотрит в морскую даль. Он ждет, пока я оденусь. Это крупный немолодой мужчина в коричневом френче и брюках такого же цвета, заправленных в сапоги с плотно прилегающими голенищами. На его темно-зеленых эполетах с золотой окантовкой по три рубиновых продолговатых шарика, похожих на капельки крови и по белому металлическому веночку, сплетенному из костей. На груди — восьмиконечная звезда с извивающейся змеей в центре. На левом рукаве — золотом шитая литера X, на правом — цифра 1З. Илларион держит в руке квадратную фуражку с коротким козырьком. На околыше — ощеренная пасть льва, на тулье — такой же венчик, как и на эполетах, только побольше.

— Не будем терять время! — говорит подполковник, повернув ко мне смуглое, порезанное морщинами лицо.

— Да, спускайтесь! — бросает Устин, снимая телогрейку.

Мы идем вдоль берега к каменистым взгоркам, возвышающимся над беззащитной голубизной моря. Они — рядом, в сотне шагов. Там, сказал Илларион, есть грот, а в нем — подъемник.

Вот он, грот. Покрытые плесенью и пропитанные сыростью стены. Запах застоявшейся морской воды. Грот короткий. Сделав всего полтора десятка шагов, упираемся в черную металлическую дверь. За дверью — неяркий синеватый свет, бархатом обтянутые стены кабины подъемника.

Он быстро скользит вниз, слышен приглушенный лязг цепей.

— На пятом горизонте находятся полки и легионы, — неторопливо объясняет Илларион, опершись спиной о стену кабины. — Семьдесят восемь простых полков, тринадцать гвардейских и шесть легионов. Я — заместитель предводителя тринадцатого полка, где подобраны одни ветераны. Сильнее тринадцатого нет полка.

— Много войска! — замечаю я и застегиваю куртку на все пуговицы — становится все холодней.

— Немало! — соглашается Илларион. — В каждом простом полку но тысяче триста бесов, в каждом гвардейском — по тысяче. Армия солидная!