Однажды Оля, Наташа и я играли на нашем балконе. Вырезали из бумаги кукол и их наряды. Наташе вскоре стало скучно, и она как-то отвлеклась от игры. Она не очень любила долгие и кропотливые занятия.

Сначала она мешала нам, бродя из комнаты на балкон и обратно, а потом мы, увлекшись игрой, и вообще перестали обращать на нее внимание.

Вдруг в комнате что-то загремело, на балкон ворвалась вихрем тетя Нина с третьего этажа, схватила с перил балкона Наташку, уже долго сидевшую там, и повалилась с ней на пол.

А ведь она могла не выйти на свой балкон, не посмотреть на наш. Да и дверь могла оказаться запертой. И только одного не могло быть точно. Равнодушия. Я не припомню ни одного случая из детства, когда взрослые из нашего двора были бы безучастны к детям.

А потом Наташа изменилась. Стала много читать, почти не гуляла с нами. Окончила пединститут и стала учительницей младших классов.

Конечно, воспитательные принципы родителей с нашего двора во многом различались. Да и возможности у всех были разные.

Тетя Люба, например, была учительницей, и летом у нее был отпуск, который она полностью посвящала своему единственному сыну Сергею. По-нашему, Серому.

Этого совершенно нельзя было сказать о нас с моим двоюродным братом Олегом. Мама с бабушкой целыми днями работали, и Олега приходилось воспитывать мне. Мне казалось, что с воспитанием я справляюсь. Начитавшись Фенимора Купера, я сшила брату индейские брюки с бахромой, сделала лук и стрелы, и он носился по двору настоящим индейцем.

Как-то раз Олег пригласил с собой поиграть Серого. Но тот сказал, что они с мамой идут на очередной детский спектакль, и что он выйдет на полчаса, не больше.

Когда он появился во дворе в чистеньком белом костюме, гладко причесанный, даже в белых гольфах, Олег уже поджидал его, забравшись на дерево с помидором в руке.

Тетя Люба не закричала на Олега, увидев противное помидорное месиво на груди у Серого. Она только позвонила вечером бабушке и сказала: «Ева Александровна, может быть, вы отпустите завтра Олега с нами в театр?»

Дядя Толя, веселый, красивый, кудрявый, был похож одновременно на всех киногероев 40–60 годов.

И пил, конечно, запоями. А когда пил, всегда ходил налево.

Его жена, тетя Валя, любила его роковой любовью. Когда пил и гулял – она дралась и ругалась с ним, а когда не пил – пела. Петь могла круглый день, возясь по хозяйству, в основном на кухне и в ванной, где было вентиляционное отверстие, через которое так хорошо доносится звук. Она кричала:

– Марина, иди, тебя Катя ждет.

Катя – это дочка тети Вали и дяди Толи, моя подруга, на девять лет моложе меня.

И я откликалась из любой точки нашей квартиры.

Так вот, когда Толя не пил, он рисовал маслом картины. А когда пил, то с ним случались всякие истории. Однажды его три дня не было дома. Тетя Валя похудела с пятидесятого размера до сорок шестого. Но набралась сил и пошла в магазин за хлебом. Вот идет она, колышется, и вдруг слышит – кричат на всю улицу:

– Надежда моя, любовь моя, я здесь!..

Это дядя Толя кричит, вырываясь из милицейской коляски. Тетя Валя, почувствовав прилив сил от лицезрения любимого, встала на пути милиции и вырвала мужа из лап правосудия, убедив их, что сама справится и всыплет пьянице и гулене по первое число.

Но гулена, приехав домой на плечах хозяйки, всыпал ей. Забегая вперед, скажу, что к старости он стал тихим, примерным семьянином, и даже в Калифорнии, где в итоге поселилась Катя, его очень уважали и наперебой приглашали для плотницких работ соседи-американцы.

Но это потом. А тогда, в Алма-Ате, был с дядей Толей еще один случай.

Он часто забывал ключи от квартиры. И пользовался нашим балконом, чтобы перелезть с него на свой, находившийся ровно под нашим.

Обычно все заканчивалось благополучно. Но однажды дядя Толя, очень пьяный, да еще в проливной дождь, вздумал воспользоваться испытанным методом входа в свою квартиру без ключей.

Мы с бабушкой, конечно, сразу оценили его состояние и ни за что не хотели его пустить. Но он легко справился с нами и смело кинул пьяное тело с нашего балкона на свой. Но не тут-то было. Нога соскользнула, и Толя мешком полетел с четвертого этажа на матушку-землю!

Его распластанное на цветнике тело навсегда с ужасом невозвратимой потери врезалось мне в память.

Но, видимо, по большому счету, дядя Толя был человек безгрешный. Когда я с диким криком вихрем слетела с четвертого этажа и наклонилась над ним, он, открыв глаза, сказал: «Извини, молекула, не получилось».