— Я и не спорю! Вы же знаете, я разделяю ваши взгляды, — сказал, прощаясь, молодой человек и пожал руки обоим.

Оставшись одни, Паскаль и Клотильда прибавили шагу и вышли на улицу Канкуэн — одну из самых узких и тесных улочек старого квартала. Даже в этот жаркий солнечный день здесь стоял синеватый сумрак и было сыро, как в погребе. В нижнем этаже одного из домов жила Гирод вместе со своим сыном Валентеном. Худая, истощенная вдова открыла им дверь; она страдала медленно развивающейся болезнью крови. С утра до вечера она огромной бараньей костью колола миндаль на большом камне, зажатом между колен. Это занятие кормило всю семью, так как Валентен давно был вынужден бросить работу. Но сегодня Гирод все же улыбнулась, завидев доктора, ее сын только что с большим аппетитом съел котлету, а уже многие месяцы он не позволял себе подобного пиршества. Сам пациент, чахлый, с редкими волосами и бородкой, с выдающимися скулами и восковым лицом, окрашенным болезненным румянцем, так же как и мать, устремился навстречу доктору, чтобы показать, какой он молодец. Клотильду тронул прием, оказанный Паскалю, которого встречали как спасителя, как долгожданного мессию. Эти бедные люди пожимали руки доктору, готовы были целовать ему ноги, и глаза их светились благодарностью.

Стало быть, доктор все может, он — добрый бог, воскрешающий мертвых. Паскаль тоже смеялся ободряющим смехом, видя, как успешно проходит лечение. Конечно, больной был далек от выздоровления, может статься, лечение только подстегивало его, так как от доктора не укрылось, что Валентен возбужден, что его лихорадит. Но продлить ему жизнь хоть немного — это тоже чего-нибудь да стоит! Пока Паскаль делал больному очередное впрыскивание, Клотильда, отвернувшись, стояла у окна; когда же они уходили, она заметила, что Паскаль оставил на столе двадцать франков.

Ему часто случалось платить своим больным, вместо того чтобы получать от них за визиты.

Навестив еще трех пациентов в старом квартале, они зашли затем к одной даме в новом городе. Когда же они снова очутились на улице, Паскаль предложил:

— Послушай, если ты еще в силах, девочка, прежде чем заглянуть к Лафуасам, давай пройдемся до Сегирана и проведаем Софи, она живет у своей тети. Вот было бы славно!

Оставалось пройти всего три километра — чудесная прогулка в эту солнечную погоду. Клотильда охотно согласилась и, забыв о ссоре, чувствовала себя счастливой, что идет под руку с Паскалем, что он рядом. Было пять часов, косые лучи солнца золотым покрывалом окутывали все вокруг. Но как только доктор и Клотильда вышли за пределы Плассана, им пришлось проделать часть пути по обширной выжженной равнине на правом берегу Вьорны. Недавно прорытый канал, воды которого должны были преобразить изнывающий от жажды край, еще не орошал этой равнины; в тусклом солнечном мареве до самого горизонта простирались участки красноватой и желтой земли, засаженной только хрупкими миндальными деревьями и карликовыми оливами. Оливы, которые постоянно подравнивали и подстригали, словно в знак протеста, страдальчески раскинули в разные стороны свои кривые ветви. Вдали, на невозделанных склонах виднелись только белесые пятна бастид, прятавшихся кое-где за ровной шеренгой черных кипарисов. И все же огромная безлесная равнина, вся в широких складках резко окрашенной, бесплодной земли, сохраняла прекрасные классические очертания и строгое величие. А на дороге лежала пыль толщиной в двадцать сантиметров, белая, как снег, пыль, которая при малейшем дуновении ветерка вздымалась большими клубами, оседая белым налетом на фиговых деревьях и кустах ежевики по обе стороны дороги.

Клотильда забавлялась, словно ребенок, прислушиваясь к тому, как под ее маленькими ногами скрипит эта пыль; желая уберечь Паскаля от солнца, она заботливо раскрыла над ним зонтик.

— Солнце светит тебе прямо в глаза! Иди левее!

Но он выхватил у нее зонтик и понес его сам.

— Дай лучше мне, у тебя рука устанет! Но вот, кстати, мы и пришли!

На выжженной солнцем равнине уже виднелся зеленый островок — настоящая большая роща. Это и был Сегиран — поместье, где выросла Софи у своей тетки Дьедонне, жены сыромятника. Везде, где только пробивался какой-нибудь источник, какой-нибудь ручеек, на этой раскаленной почве разрасталась пышная зелень — густая тень становилась еще гуще, а чудесные уединенные дорожки еще прохладнее. Здесь росли могучие платаны, каштановые деревья, молодые вязы. Паскаль и Клотильда углубились в чудесную дубовую аллею.

Когда они подошли к ферме, крестьянка, ворошившая на лугу сено, бросила вилы и подбежала к ним. Это была Софи, узнавшая доктора и «барышню», как она называла Клотильду. Она боготворила их обоих и теперь стояла, смутившись, не спуская с них глаз и не умея высказать благодарность, переполнявшую ее сердце. Небольшим ростом, выдающимися скулами и бесцветными волосами она походила на своего брата Валентена; но в деревне, вдали от чахоточного отца, она расцвела, обрела уверенную поступь, щеки ее округлились, волосы стали гуще, а красивые глаза утратили болезненное выражение и светились сейчас признательностью. Подошла и тетушка Дьедонне, также ворошившая сено. Она еще издали приветствовала гостей с провансальской грубоватостью:

— А, это вы, господин Паскаль, а вы нам совсем и не нужны! У нас нет больных!

Доктор, который затем и пришел сюда, чтобы полюбоваться этим радующим взор здоровьем, — ответил ей в тон:

— Надеюсь! И все же эта девица должна поставить за мое да и за ваше здоровье толстенную свечу!

— Что верно, то верно! Она знает это, господин Паскаль, и каждый день твердит, что, не будь вас, она была бы сейчас похожа на своего брата, бедняжку Валентена.

— Ба! Мы и его вылечим. Валентену уже лучше. Я только что был у него.

Софи схватила доктора за руки, крупные слезы показались у нее на глазах. Она только прошептала:

— О, господин Паскаль!

До чего же его любят здесь! И Клотильда почувствовала, как от этой всеобщей любви к Паскалю растет и ее нежность к нему. Они пробыли в Сегиране недолго, непринужденно болтая в живительной тени зеленых дубов. Затем направились обратно в Плассан; по пути им нужно было навестить еще одного пациента.

Это был хозяин захудалого, побелевшего от дорожной пыли кабачка, стоявшего на скрещении двух дорог. Напротив кабачка незадолго перед тем соорудили паровую мельницу, использовав старинные постройки Параду — владенья, сохранившегося от прошлого века. И кабатчик Лафуас умудрялся сводить концы с концами благодаря рабочим мельницы и крестьянам, привозившим на помол свое зерно. По воскресеньям у него бывали еще другие клиенты — немногочисленные жители соседней деревушки — Арто. Но его преследовала неудача: уже три года он еле волочил ноги, жалуясь на боли, и доктору постепенно стало ясно, что это начало паралича. Лафуас продолжал упрямиться, не желал нанимать служанку, ходил, держась за стулья, но все-таки сам прислуживал посетителям. Ему стало несколько лучше после десяти впрыскиваний, и он уже кричал повсюду, что выздоровел.