Вернулись в баню. Сидели, отдыхая. Пили пиво. Белосельцев поднялся, вышел на воздух. Было темно. У кирпичной стены слабо мерцали осколки разбитых бутылок. В резиновом бассейне льдисто чернела вода. В небесах было звездно. Звезды недвижно сверкали, складываясь в узоры. Белосельцев стоял, запрокинув лицо, взирая на звезды. Старался уловить их дыхание, почувствовать безмерную живую глубину, в которую всякий раз стремилась душа, спасалась от бренного бытия, расцветала среди разноцветного одухотворенного мироздания. Но небо было плоским. Звезды были нарисованы на нем, как на черной фанере. И эта плоскость не пускала в себя, отторгала.

Белосельцев испугался. Небо не пускало его в себя. Закрыло перед ним свои огромные мерцающие врата. Он попытался позвать, молитвенно обратиться к невидимому стражу, охранявшему небесный вход. Напоминал о себе, стоящем на дворе гарнизонной бани. Это он, Белосельцев, стоит нагой и босой перед вратами и просит впустить. Всегда, с юности, взирая на звезды, он испытывал счастье. Уносился на ангельских крыльях в их алмазное разноцветное множество, среди которого Кто-то Огромный, Любящий, единственно существующий в мире знал о нем. Следил, любил, взращивал год от года, радуясь его прозрениям и совершенствованиям, обещая принять у себя в небесном саду, быть может, еще при жизни, поднять на огромных белоснежных ладонях на небо. А если нет, то после кончины, по завершении бренного земного пути, Он сулил бессмертие среди божественных звезд.

Этот неведомый, живущий в звездах Творец иногда сердился на него за грехи и проступки, за бессмысленно проведенные дни, за похоть, страсти, ослепляющую гордыню. Возмущался его падениями, насылал напасти, грозил из звезд перстом, делал из небес упреждающие грозные знаки. Но постоянно был с ним, над ним, присутствовал в его судьбе, как карающая или милосердная сила. Был неисчерпаемой бесконечностью, восполняющей краткость и быстротечность бытия.

Белосельцев стоял в темноте, чувствуя ночное дуновение ветра, и молил, чтобы небо его услыхало. Чтобы заснувший страж открыл врата, и в них драгоценно задышал, засветился многоцветными плодами небесный сад, и он вновь на ангельских крыльях вознесся в одухотворенную бесконечность, увидел устремленные на него очи Творца.

Но отклика не было. Небо оставалось закрытым. Звезды плоско, сухо мерцали, как дырочки, просверленные в потолке. Творца не было. Он, Белосельцев, был неинтересен Творцу. Творец больше не замечал его, не интересовался им, не радовался его появлению в мире, ничего не ждал от него. Не одаривал своей любовью за свершения и подвиги. Не карал своим гневом за проступки и содеянное зло. Был равнодушен к Белосельцеву, как к тесному бессмысленному тупику, в который по ошибке заглянула жизнь. Погаснет в нем, как тусклая искра. Рассыплется горсткой бесцветной пыли, щепоткой неодушевленных молекул, которые, быть может, пойдут на строительство другой плоти – паука, лягушки или безымянной плесени.

Было тускло, пусто. Небо было необитаемо. Земля остывала, и повсюду, среди погубленных лесов и истоптанных лугов, на изрытых снарядами континентах, ржавели сгоревшие боевые машины, торчали хвосты подбитых самолетов, горбились в мутных реках дуги опавших мостов. И не было слов для молитвы. Не было слез для плача.

Утром в кафе они сидели с Маквилленом за чашкой кофе, оба любезные, веселые, оказывая друг другу услуги. Передавали сахарницу, подливали сливки, подвигали плетеную хлебницу с теплыми сдобными булочками. Оба в чистых рубахах, легких светлых костюмах, под тенистым деревом, сквозь которое на скатерть падали солнечные, золотисто-зеленоватые пятна.

– Так складываются обстоятельства, дорогой Виктор, что я вынужден срочно улететь в Мозамбик. Через два часа я отбываю в Луанду, а оттуда рейсом в Мапуту. Жаль, что прерывается наша с тобой охота и мы не побываем в национальном парке Бикуар. – Маквиллен был спокоен, доброжелателен, искренне сожалел, что прерывается их совместное увлекательное путешествие. Ничто не выдавало в нем проигравшего, по чьей вине была разгромлена военная экспедиция «Буффало» и на желтой дороге остывали короба сгоревших машин и лесные звери выбегали из горных расселин, обгладывали кости убитых солдат. Белосельцев пытался уловить в прозрачных глазах разведчика хотя бы малую тень тревоги, но красивое лицо Маквиллена было неомраченным и ясным.

– Я побывал, дорогой Ричард, в национальном парке у селения Онго. Но вместо первозданной природы увидел пожары, убитых слонов, взорванную колонну батальона «Буффало». И бабочек, которые садились у горячих воронок, оставленных кубинскими бомбами. Поразительно, бабочки летели на запах взрывчатки, садились в воронки, где еще плавали газы и запахи взрывов. Я ловил их руками.

– Этому есть объяснение. Бабочки – самые древние обитатели Земли. Рождались вместе с молодой планетой, когда она была горячей, сочилась дымами, булькала кипятком. Когда в раскаленной магме остывали медные и железные руды, уголь превращался в алмаз, кварц становился сапфиром. Бабочки воспринимают химию взрыва как напоминание о днях своего творения. Еще они любят падаль. Я встречал разложившийся труп антилопы, сплошь покрытый бабочками. Ливингстон в своих записках рассказывает, что труп солдата, оставленный на ночь в джунглях, наутро покрывался ночными бабочками.

Они отпивали из фарфоровых чашечек кофе, любовались дрожащим на скатерти солнечным пятном, два энтомолога, ценителя тонких наслаждений. Белосельцев мимолетно подумал, как в московской ночи, когда смолкнут рокоты города и под синим ночным фонарем будет падать снег, он извлечет бабочку, увидит ее пепельно-серые, с хрупким узором крылья, жемчужные пятна, металлические жилки орнамента, вспомнит гору в кудрявых взрывах, стреловидные самолеты и белую руку Маквиллена с чашечкой кофе.

– Представляешь, Ричард, у меня недавно открылись глаза. Оказывается, мы с тобой, сами того не подозревая, явились свидетелями крупномасштабной разведывательной операции, связанной с разгромом батальона «Буффало». Мне неизвестны ее детали, но, как журналист, я ухватил основные черты. – Белосельцев пытался заметить на лице Маквиллена признак тревоги, тень опасений. Ждал, что у того дрогнут губы, сойдутся брови, прищурятся глаза и он с повышенной чуткостью станет внимать Белосельцеву. Но лицо Маквиллена оставалось спокойным, в меру внимательным, выражало любопытство вежливого, праздного, не слишком заинтересованного человека. – Оказывается, «Буффало» вторгся в пространство Анголы и шел к побережью, чтобы разгромить океанские пирсы, куда поступает оружие для партизан Сэма Нуйомы. Он должен был ударить по лагерям партизан и покончить с Сэмом Нуйомой. Раз и навсегда прекратить партизанские рейды в Намибию. Координацией этих действий, организацией покушения на Сэма Нуйому руководил, как мне сказали, какой-то ваш суперагент. То ли он оставался в ЮАР, то ли приехал в Луанду. Не исключено, что он находится здесь, в Лубанго. Кстати, у тебя здесь было много встреч. Ты не заметил в городе какого-нибудь своего соотечественника? Какого-нибудь журналиста из Йоханнесбурга? Или бизнесмена из Претории?