– Читай, – сказал он.

Володыёвский глянул и воскликнул:

– Назначение в поручики!

И, обхвативши Скшетуского за шею, расцеловал в обе щеки.

Поручик в гусарских хоругвях считался почти высшим военным чином. В той хоругви, где служил Скшетуский, ротмистром был сам князь Иеремия, а номинальным поручиком – пан Суффчинский из Сенчи, который, будучи в преклонных летах, действительную службу давно оставил. Пан Ян долгое время исполнял обязанности того и другого, что, впрочем, в подобных хоругвях, где старшие два чина зачастую были лишь почетными титулами, случалось сплошь и рядом. Ротмистром королевской хоругви бывал сам король, примасовской – примас, поручиками – высшие придворные вельможи, а на деле командовали хоругвями наместники, которых оттого чаще всего называли поручиками и полковниками. Таким поручиком, то бишь полковником, и был по сути Скшетуский. Но лица, только исполнявшие эти должности, в меньшем были почете: между званием, утвердившимся в обиходе, и присвоенным по всей форме существовала немалая разница. Отныне же, в силу княжеского приказа, Скшетуский становился одним из первых офицеров князя воеводы русского.

Однако в то время как приятели, поздравляя Скшетуского с оказанной ему честью, от радости так и сияли, его лицо ни на секунду не переменило выраженья и по-прежнему оставалось застывшей суровой маской: не было на свете таких почестей и чинов, от которых бы оно просветлело.

Все же он встал и отправился благодарить князя, а маленький Володыёвский тем часом расхаживал по его квартире, потирая руки.

– Ну и ну! – приговаривал он. – Поручик гусарской хоругви! Кто еще в столь молодые лета такого бывал удостоен?

– Лишь бы только Господь возвратил ему счастье! – сказал Заглоба.

– То-то и оно! Вы заметили, у него ни единый мускул не дрогнул.

– Он бы предпочел отказаться, – сказал пан Лонгинус.

– И не диво! – вздохнул Заглоба. – Я бы сам за нее вот эту руку, которой знамя захватил, отдал.

– Воистину!

– А что, пан Суффчинский, должно быть, скончался? – заметил Володыёвский.

– Видать, скончался.

– Кто же наместником будет? У хорунжего молоко на губах не обсохло, да и в должности он без году неделя.

Вопрос остался нерешенным. Ответ на него принес, воротясь, сам поручик Скшетуский.

– Досточтимый сударь, – сказал он Подбипятке, – князь наместником твою милость назначил.

– О Боже! – простонал пан Лонгинус, молитвенно складывая руки.

– С тем же успехом можно назначить и его лифляндскую кобылу, – пробормотал Заглоба.

– Ну, а что с разъездом? – спросил Володыёвский.

– Выезжаем без промедленья, – ответил Скшетуский.

– Людей много приказано взять?

– Одну казацкую хоругвь и одну валашскую, разом пятьсот человек будет.

– Э, да это целая экспедиция – не разъезд! Что ж, коли так, пора в дорогу.

– В дорогу, в дорогу! – повторил Заглоба. – Может, с божьей помощью какую весточку раздобудем.

По прошествии двух часов, когда солнце уже клонилось к закату, четверо друзей выезжали из Чолганского Камня в направлении на юг; почти одновременно покидал лагерь коронный стражник со своими людьми. За их отъездом, не скупясь на восклицания и злые насмешки, наблюдало множество рыцарей из разных хоругвей; офицеры обступили Кушеля, который рассказывал, по какой причине был изгнан стражник и как это происходило.

– Я к нему был послан с приказом князя, – говорил Кушель, – и, поверьте, миссия эта оказалась весьма periculosa [137] ; он, едва прочитал, взревел точно вол, клейменный железом. И на меня с чеканом – чудом не ударил, должно быть, увидел за окном немцев Корицкого и моих драгун с пищалями на изготовку. А потом как заорет: «Ладно! Пускай! Гоните? Я уйду! К князю Доминику поеду, он меня любезнее примет! И без того, говорит, омерзело служить с голью, а за себя, кричит, отомщу, не будь я Лащем! И от юнца этого потребую удовлетворения!» Я думал, его желчь зальет – весь стол чеканом изрубил от злости. Боязно мне, признаться: как бы с паном Скшетуским не случилось чего худого. Со стражником шутки плохи: горд, злонравен, оскорблений спускать не привык, да и сам не из робких, к тому же высокого званья…

– Да что Скшетускому может сделаться sub tutela [138] самого князя! – возразил один из офицеров. – И стражник, сколько бы ни куражился, вряд ли рискнет связываться с такою персоной.

Тем временем поручик, ничего не ведая об угрозах стражника, отдалялся со своим отрядом от лагеря, держа путь к Ожиговцам, в сторону Южного Буга и Медведовки. Хотя сентябрь позолотил уже листья деревьев, ночь настала теплая и погожая, будто в июле; такой выдался тот год: зимы как бы и не было, а весною все зацвело в ту пору, когда в прошлые годы в степях еще глубокие снега лежали. Дождливое лето сменилось осенью сухой и мягкой, с тусклыми днями и ясными лунными ночами. Отряд подвигался по ровной дороге, особенно не сторожась, – вблизи лагеря ждать нападения не приходилось; лошади бежали резво, впереди ехал наместник с десятком всадников, за ним Володыёвский, Заглоба и пан Лонгинус.

– Гляньте-ка, братцы, как освещен луною тот взгорок, – шептал Заглоба, – словно в белый день, ей-богу. Говорят, только в войну бывают такие ночи, чтобы души, отлетая от тел, не разбивали в потемках лбы о деревья, как воробьи об стропила в овине, и легче находили дорогу. Вдобавок нынче пятница, Спасов день: ядовитым испареньям из земли выхода нету, и нечистая сила к человеку доступа не имеет. Чувствую, полегчало мне, и надежда в душу вступает.

– Главное, мы стронулись с места и хоть что-нибудь для спасенья княжны предпринять можем! – заметил Володыёвский.