— Стало быть, заслуживает того, если любят… — сказал как-то неопределенно Матов.

— Должно быть, што так, — еще неопределеннее подтвердил Балашев.

Очевидно было, что ром не особенно действовал на его скрытную, чисто сибирскую натуру; напротив, с новым стаканом старик становился как будто сдержаннее. Это еще больше подстрекало любопытство Льва Николаевича.

— Давно она здесь живет? — снова спросил ои, немного помолчав.

— Вы эвто про кого же спрашиваете? — видимо, схитрил хозяин.

— Да вот все вашей помещицей интересуюсь.

— Сказывали как-то про нее тутошние-то, што, мол, одновременно с Петром Лаврентьевичем прибыла сюды, да я, признаться, хорошенько-то и не полюбопытствовал; все года с полтора, надо быть, есть. Да оне не знакомы ли тебе, Евгения-то Лександровна?

Предлагая последний вопрос, Никита Петрович как-то уж очень подозрительно посмотрел на Матова.

— Нет, я совсем ее не знаю, так спросил: вот разве, может быть, здесь придется познакомиться; не всю же неделю сидеть дома да гулять, захочется и в обществе развлечься… — пояснил доктор.

— Вестимо, што так: только ты как же думаешь тепериче попасть-то к ней? — несколько насмешливо осведомился у него Балашев.

— Пойду просто и познакомлюсь: доктора везде примут, он всегда пригодится, — с неуловимой улыбкой ответил Лев Николаевич и хотел было подбавить рому в стакан собеседнику.

Никита Петрович нахмурился и накрыл стакан ладонью.

— Будет, побаловался… Што же такое, што дохтур?! — порывисто заговорил он, все больше и больше горячась теперь. — И дохтур здесь ни при чем. Уж истинно я вам скажу: и не думайте вы лучше об эвтом: на порог она тебя к себе не пустит, вот што! Тут у ней свой дохтур есть — из немцев, дак и тот глаз к ней без просу показать не смет, а не токмо што проезжающий какой… Штоб на свой стыд идти… да сохрани тебя господи! Эдак вы и меня на всю деревню осрамите под старость-то: вот, скажут, какого человека Балашев у себя примат, что насильно в чужой дом лезет…

— С чего же вы взяли, хозяин, что я… — стал было оправдываться Матов, заметно обрадовавшийся сперва неожиданной горячности собеседника, но теперь ясно уразумевший, что, на первый раз, зашел слишком далеко в своей откровенности.

— С того… — не дал ему договорить Балашев, — вон уж от нее следом за тобой и то прибегали узнавать: какой, мол, такой проезжающий у меня остановился и Евгенью Лександровну у ихних ворот спрашивал? Нет, уж ты, милый человек, коли хошь у нас жить, так живи смирно, а не то лучше поезжай с богом дальше! — заключил Никита Петрович, тревожно поднявшись с места и направляясь к выходной двери.

— Постойте, хозяин, вы, по крайней мере, скажите мне, почему… — еще раз попытался заговорить доктор.

— Што тут много сказывать-то! — снова перебил его Балашев. — Потому: тебе с дороги спать надо, а мне тоже завтра чом свет вставать — вот вам и сказ весь! Затем спокойно опочивать! Прощения просим!

И Никита Петрович, даже не оглянувшись пи разу на порядком озадаченного этой выходкой жильца, медленно удалился на свою половину…

То ли от непривычки к новому месту, то ли от впечатления, навеянного последней сценой, Матов очень дурно провел свою первую ночь в Завидове. Несмотря на сильное утомление сперва с дороги, а потом от продолжительной вечерней прогулки, он долго проворочался с боку на бок и заснул перед самым рассветом. Тем не менее яркие лучи солнечного утра, приветливо заглядывавшие во все наружные окна постоялого двора Балашева, застали доктора уже с открытыми глазами. «Ужасную, однако, глупость забрал я себе в голову!» — было первой его Мыслью, как только он проснулся. Но привольно разливавший вокруг него свет тотчас же значительно смягчил ее. «Да почему бы, впрочем, и не подурачиться лишний раз на своем веку?» — подумал теперь Лев Николаевич, бодро соскакивая со своей соломенной постели и наскоро принимаясь одеваться. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, — сообразил он между тем, подтрунив над самим собой: — Я именно в таком безобидном положении и нахожусь, ну, и тем лучше, значит, как только отдохнешь да попрыгаешь немного молодым козленком, так и за дело потом гораздо веселее примешься.

Вот бы, воображаю, уморительную-то мину скорчили мои добродушные товарищи (не разб.), если б проведали, какими научными исследованиями займется здесь их ученый собрат, будущий профессор психиатрии! Но они, впрочем, и (не разб.), чтобы ставить всякое лыко в строку и не видать ничего дальше собственного носа…» Матов чуть ли не в первый раз после смерти матери весело рассмеялся при этой мысли и пошел на другую половину спросить себе умыться. Там он застал только хозяйскую дочь. Она стояла у окна, вся на солнце, и теперь, при этом ярком освещении, казалась еще свежее и красивее; роскошная, как и вчера, распущенная ниже пояса коса ее так и отливала золотистым блеском.

— Выспался? — лукаво смеясь, спросила красавица у доктора, как-то небрежно подавая ему умываться.

— Выспался, да не очень.

— Что же так? Нешто прозяб па соломе-то?

— Все вы мне грезились… — пошутил Матов.

Девушка окинула его с ног до головы лукавым взглядом.

— А мне черт снился, — рассмеялась она.

— Что же, страшный он? — полюбопытствовал Лев Николаевич.

— На тебя маленечко смахивает.

Авдотья Никитична неудержимо расхохоталась.

— Вы, я вижу, охотница посмеяться, — несколько смущенно заметил доктор.