— Эй, Денни, если ты не любишь папу и маму, можешь остаться у доброго старого Билла.

— Нет, сэр, — Денни крепко обнял за шею одной рукой отца, а другой мать с таким счастливым видом, что других слон не понадобилось.

Денни запомнил слова горничной, которую уволили из отеля «Оверлук» за то, что

она сказала, что видела нечто ужасное в одной из комнат отеля… там, где это страшное случилось. Это было в комнате 217. Обещай мне, Денни, что ты не заглянешь в эту комнату. Держись от нее подальше.

Это была обыкновенная дверь, ничем не отличающаяся от других, на третьем этаже отеля. Она находилась за поворотом коридора, ведущего из главного холла. Цифры на двери были те же, что составляли номер боулдеровской квартиры, — двойка, единица, семерка. Под номером был круглый стеклянный кружок — глазок. Денни заглядывал в такие. Когда смотришь изнутри, открывается широкий, выпуклый обзор коридора, а снаружи, как ни старайся, ничего не увидишь в комнате.

Почему ты оказался здесь?

После прогулки вокруг отеля Денни с матерью вернулись домой, и мама приготовила ему на завтрак шотландский суп с бобами и бутерброды с сыром и болонской колбасой. Они сидели на кухне и болтали, радио доносило до них тихую музыку. Кухня была его любимым местом, и он догадывался, что и мамы с папой — тоже. После двух-трех обедов в столовой они по общему согласию стали есть на кухне, на разделочном столе Дика Хэллоранна. Столовая подавляла их, даже если были зажжены все люстры и в конторе Ульмана включали кассетный магнитофон. Они сидели за одним из множества столов, покрытых прозрачной полиэтиленовой пленкой. Мама говорила, что обедать здесь — все равно что в романе Горация Уолпола. [6] Денни не имел понятия, кто такой Уолпол, но сразу заметил, что еда стала вкуснее, как только они перебрались на кухню. На ней лежал отпечаток личности Дика Хэллоранна, и от этого у Денни становилось теплее на душе.

Мама съела полсандвича и не дотронулась до супа. Она сказала, что папа, должно быть, пошел гулять, потому что на автостоянке стоят и «жук», и грузовичок. Она устала и хочет прилечь на часик, если Денни не будет скучать, найдет себе дело и вообще не станет проказничать. Денни ответил, прожевывая кусок бутерброда с сыром и болонской колбаской, что скучать не будет, пусть она не беспокоится.

— Почему бы тебе не отправиться на игровую площадку? — спросила мать. — Тебе ведь нравится играть там с машинами в песочнице?

Он проглотил бутерброд, который с трудом пролез в пересохшее вдруг горло.

— Может быть, и пойду, — сказал он, отворачивая от нее лицо.

— Поглядишь на тех зеленых зверьков, — Венди забрала у него пустую тарелку. — Отец, наверно, там, подрезает кусты.

— Да, — сказал Денни.

— Если увидишь его, передай, что я прилегла отдохнуть.

— Будь спок, ма.

Она сложила грязные тарелки в кухонную раковину и вернулась к нему.

— Тебе хорошо здесь, Денни?

Он поднял на нее бесхитростный взгляд и вытер молочные усы: «Угу».

— Ты больше не видишь плохих снов?

— Нет. — Тони явился к нему недавно ночью, когда он лежал в постели, и звал его за собой откуда-то издали, но Денни крепко зажмурил глаза и не открывал их, пока Тони не пропал.

— Точно?

— Да, ма.

Мать была довольна.

— А твоя рука перестала болеть?

Он протянул к ней руку.

— Смотри, опухоль пропала.

Она удовлетворенно кивнула. Джек отнес замерзших ос под плексигласовым тазиком к аппарату для сжигания мусора, стоявшему позади хозяйственного сарая, и сжег их. С тех пор они не видели ни одной осы. Джек написал адвокату в Боулдере, приложив к письму снимок руки Денни. Через несколько дней тот позвонил, после чего у Джека на полдня испортилось настроение. Адвокат сказал, что компанию, изготовившую «бомбу для насекомых», вряд ли можно привлечь к ответу, поскольку только один Джек может подтвердить, что точно следовал инструкции на упаковочной коробке. Венди посочувствовала Джеку в его неудаче, но втайне порадовалась: судебные дела лучше оставить тем, кто в них знает толк. Торрансы к таким не относятся.

— Иди, док, поиграй, развлекись немного.

Но ему не удалось развлечься. Он бесцельно бродил по отелю, заглядывая в комнатушки горничных, и не находил ничего интересного. Слонялся по коридорам, выстланным темно-синими дорожками с переплетением черных линий. Он дергал одну дверь за другой, но, конечно, все они были заперты. Ключи лежат внизу, в конторе, но папа запретил трогать их. Но ему и не нужно, ведь правда, Денни? Почему же ты тут?

Нет, ничего случайного в его приходе сюда не было. Его влекло к комнате 217 какое-то фатальное любопытство. Он припомнил сказку, которую отец прочитал ему однажды. Это было очень давно, но она запала ему в память так живо, словно была прочитана только что. Мать отругала отца и спросила, зачем он стращает трехлетнего ребенка, читая ему такие страшные сказки. Это была сказка о Синей Бороде и его прелестной жене с роскошными соломенными волосами — такими, как у мамочки. После свадьбы они жили в зловещем замке, похожем на «Оверлук», и каждый день, когда Синяя Борода уходил на работу, он просил свою молодую жену не заглядывать в одну из комнат, хотя ключ от нее висел на крючке возле двери точно так, как висят ключи в конторе Ульмана внизу. Жену разбирало любопытство, она пыталась заглянуть в щелку, как Денни пытался заглянуть в замочную скважину комнаты 217, но с тем же успехом. В книжке была даже картинка, как она заглядывала под дверь, но щель была слишком узкой. Тогда она открыла дверь и…

Старинная сказка описывала все то, что она увидела, в ужасных подробностях. В комнате находились семь голов прежних жен Синей Бороды, выставленные на специальных подставках, с разинутыми ртами, застывшими в безмолвном крике, и выпученными глазами, в которых виднелись только белки. Головы были отрублены мечом, и по подставкам текла кровь.

Она в ужасе бросилась бежать, чтобы скорей покинуть комнату и замок, но на пороге стоял Синяя Борода со сверкающим ужасным взором. «Я запретил вам входить в эту комнату, — сказал он, обнажая меч. — Ваше любопытство погубило вас, как других моих жен. И хотя я люблю вас больше остальных, вас ожидает такой же конец. Приготовьтесь умереть, несчастная».