А вдруг охота продолжалась? И мое успокоение по телефону лишь усугубило сейчас ее положение, и она, уже полностью уверовавшая в свою безопасность, в ближайшие минуты распахнет дверь перед мужчиной приятной внешности.

Умозаключение, рожденное, скорее, в угоду своей прихоти, хотя я и пытался уверить себя в ином, послужило толчком для поспешных сборов. «Лишь удостоверюсь в ее безопасности», — уговаривал я поселившегося во мне двойника, призывавшего к благоразумию. «У нее мужчина», — напомнил он. «А если он ушел? К тому же, против вооруженного человека он может оказаться трусоватым», — возражал я, рассовывая оружие по привычным местам. «Ты идешь лишь ради того, чтобы расстроить их любовную интрижку», — сразил меня двойник весомым аргументом. Я был готов согласиться с его правдивой фразой, но начал, как плутоватый мальчик изворачиваться и уговаривать своего неуступчивого оппонента прогуляться по ночному городу, чтобы убедиться: угрозы для блондинки нет. «Убедимся и вернемся», — клятвенно заверил я его, выскакивая на лестничную клетку.

За железной дверью играла музыка, но голосов, сколько ни прислушивался, не уловил. Решительность, с какой направлялся сюда, пошла на убыль, и я давил кнопку звонка лишь взглядом. Уже не хотелось представать перед ней в образе тупого и невежественного человека. Разумное постепенно брало верх, и я, наверное, побрел бы домой, если б моих ушей не достиг ее смех. Смех человека, который находился на вершине блаженства. И этого оказалось достаточным, чтобы ревность, проламывая хлипкие преграды благоразумия вновь завладела моим сознанием.

Звонок в дверь получился длинным, прерывистым. Музыка стихла. И хотя я не слышал шагов, меня явно разглядывали через дверной глазок. Однако обозначить свое присутствие в квартире никто не собирался. Пришлось по новой проиграть соло на дверном звонке. В ответ услышал щелчок замка, и в свете тусклой лампочки, горевшей на площадке, я увидел Марину в вечернем платье. Мне показалось, она была слегка «под шафе» и еще: ее большие глаза отдавали нездоровым блеском и в них затаилась настороженность.

— Капитан Шустин, вы же сказали, что опасность миновала, а значит, я больше не нуждаюсь в вашем покровительстве, — отталкивающе холодно произнесла она.

— Мне нужно серьезно поговорить с вами.

— Я не одна. У меня мужчина.

Бедная, она не ведала, что произнесенные ею слова, подействовали не отрезвляюще, а еще больше раззадорили.

— У меня есть разговор и к вашему мужчине.

— Но сейчас не совсем удобное время для выяснения отношений. Приходите завтра днем. Извините.

Дверь захлопнулась.

— Вы вынуждаете меня вызвать наряд милиции, — в запальчивости выдал я, осознавая в следующее мгновение, что несу полную чушь.

Все дело сводилось лишь к личным амбициям, и у меня не было оснований поднимать по тревоге милицейскую группу, не считая туманных предположений, а вот скандал вокруг моей личности разгорелся бы крутой, возможно, перечеркивающий всю дальнейшую карьеру.

Оставалось огорченно вздохнуть, развернуться и сделать первый шаг вниз по ступенькам. Однако за дверью по-своему отреагировали на мою угрозу. Она распахнулась во всю ширь. Последовал, пусть не совсем гостеприимный, но все-таки приглашающий в квартиру жест Марины.

Я вошел.

В зале за столиком сидел мужчина лет тридцати, сухощавого телосложения, с продолговатым лицом и листал журнал. На самом столике находились две чашки, кофейник и открытая коробка конфет. Но не аромат кофе и не сигаретный дым уловил мой нюх. Несмотря на открытое окно, мое обоняние пощекотало нечто более душистое, перебивающее другие запахи.

Марина отошла в сторону, открывая мне доступ к сухощавому. Наши взгляды встретились. Его сиял дружелюбием и расположенностью.

— Вы хотели со мной о чем-то переговорить? — начал первым сухощавый.

— Хотел, — не отрицал я, игнорируя его жест, приглашающий присесть в кресло.

— Я так предполагаю, речь пойдет о Марине. К сожалению, право выбора принадлежит ей и тут уже ничего нельзя изменить.

Я повернул голову в сторону девушки, усевшейся на диване. Она не удостоила меня даже взглядом, который мог бы о многом сказать, а принялась рассматривать ноготочки, но по тому, как подрагивали кончики пальцев можно было судить: ее обуял непонятный приступ волнения.

Я вновь перевел взгляд на сухощавого, глаза которого продолжали гореть дружелюбием и почувствовал себя в идиотском положении. Проникнуть в квартиру с единственным устремлением побороться за женщину, но, столкнувшись с ее холодностью, разом растерять все, что еще недавно клокотало в груди и рвалось наружу, стоять истуканом среди комнаты — это ли не дурацкая ситуация, в которую загнало не только нежданно обрушившееся на меня сердечное чувство к этой светловолосой особе, но и ущемленное самолюбие: как она посмела предпочесть мне кого-то другого! Но истину проглаголил счастливчик, восседающий в кресле: право выбора принадлежит ей. Оставалось либо высказать все сокровенное, а там будь, что будет, либо, лепеча извинения, ретироваться. Но для признания в любви не хватало пылкости, а сразу каяться в непродуманном поступке не хотелось. Нужно было выйти с достоинством из создавшегося положения, и я нашелся, дабы хоть как-то оправдать свое появление здесь.

— Сейчас меня в первую очередь интересует ваша сумка.

— Какая сумка? — скроил удивленную мину сухощавый.

— Та, с которой вы пришли сюда.

— Но у меня не было никакой сумки, — продолжал играть он сцену удивления.

— Была, — упорствовал я. — Наша общая знакомая уже, видимо, поставила вас в известность, что я из милиции.

— Марина, что здесь происходит? — Сухощавый попытался подняться.

— Сидеть! — бесцеремонно приказал я.

— Капитан Шустин, вы зарываетесь и вторгаетесь в личную жизнь, — услышал я за спиной голос Марины, но не такой самоуверенный, как в предыдущую нашу встречу. — Сумка моя. Мне помогли донести продукты.