В начале 50-х годов страну облетела весть о «врачах-убийцах». В газетах напечатали список, где были почти одни еврейские фамилии. Люди переживали настоящее потрясение: получалось, что все врачи-евреи — изверги. Но как было не верить тому, о чем писали газеты, если разоблачительнице этих «извергов», медсестре Тимашук, пожаловали орден Ленина?..

Одни подавленно молчали, другие шептали: «Быть такого не может…», третьи требовали: «Казнить их!»…

Зашел я в один из дней в наш медпункт — на очередную смазку голосовых связок. Мария Львовна, милый наш доктор, испуганно взглянула на меня своими огромными глазами и, жалобно выкрикнув «Ай!», склонилась на столик с инструментами… Зарыдала… Я стоял молча — растерялся. Не знал, как утешить ее, как успокоить в таком горе…

— Вы меня не боитесь? — спросила Мария Львовна, вытирая марлечкой глаза. — Вы сегодня первый… А вот… — она назвала фамилии четырех моих коллег, — на процедуру не пришли… Не доверяют…

Партийное собрание… В президиуме — представитель Свердловского райкома ВКП(б) и секретарь партбюро Малого театра Диканов. В зале — 140 членов партии. Состояние у всех гнетущее, мерзкое.

— Товарищи коммунисты! — словно на панихиде, обратился к залу представитель. — В связи с правительственным сообщением по делу о врачах-убийцах… Райком партии считает, что обязанности секретаря партбюро творческого цеха Михаил Иванович Жаров исполнять не может…

Все знали, что Михаил Иванович был женат на Майе — дочери известных медиков, профессора-кардиолога Гельштейна и профессора-рентгенолога Бьеховской, названных в списке «убийц».

Представитель райкома сел, встал Диканов:

— Может, есть желающие выступить?

Желающих не нашлось…

В гробовом молчании послышалось, как что-то звякнуло. Это мой сосед уронил на пол связку ключей.

— Тогда предоставим слово товарищу Жарову, — сказал Диканов.

Михаил Иванович шел к трибуне неузнаваемой походкой: по-стариковски шаркая и медленно. Он обхватил ручищами края трибуны, словно пробуя ее на прочность, и, проглотив тот знакомый нам, актерам, комок, сказал:

— Вы ждете, что я сейчас от тестя и тещи откажусь? — Побелевшие его губы дрожали. — А я скажу так: очень жалею, что редко встречался с этими умными, интеллигентными людьми. Они бывали свободны вечерами, а я вечерами всегда был на работе… Больше сказать мне нечего!..

Как только Диканов объявил о закрытии собрания, все суетливо кинулись к выходу.

В зале остались Михаил Иванович и четыре-пять молчаливых свидетелей его горя. Он, бросивший курить, попросил сигарету. Курильщики с готовностью протянули руки. Глубоко затянувшись «дукатиной» и тихо прохрипев: «Спасибо, ребята», быстро (не как на трибуну) пошел по длинному коридору. Там он встретил Виталия Дмитриевича Доронина — красивого человека и артиста от Бога. Обнявшись, они скрылись, в лифте. Как хорошо, подумал я, что Жаров в эту минуту встретился именно с ним…

А какие чувства испытывал я? Сейчас чего проще: «Чужую беду руками разведу!» А тогда? Ведь я искренне верил своей партии, безоговорочно откликался на все ее призывы. Но в историю с врачами верить не хотелось. Не могло такого быть!.. «А вместе с тем, черт его знает», — стучало где-то в затылке…

Но Жаров?! Он вызвал во мне чувство преклонения перед ним. Это же надо: весельчак, даже балагур, а как мощно, без преувеличения можно сказать героически прозвучало его слово с трибуны. Вот она, русская душа!..

Концертная деятельность наша поугасла. Трудно сказать: то ли по своей воле Михаил Иванович прекратил забавлять публику, то ли кто-то где-то «посоветовал» не занимать его на эстраде, что очень даже могло быть… В то время могло быть все…

Небольшая деталь: тестя и тещу Жарова арестовали в тот момент, когда они пришли навестить дочь и зятя. Бутылку шампанского, которую они принесли с собой, не успели даже открыть… Жаров сказал тогда Майе: «Выпьем ее, когда они вернутся…» Несмотря ни на что, он верил в это… Наперекор обстоятельствам…

Как-то, что бывало с нами часто, пошли мы с Виталием Дорониным к «Бороде». Так артисты прозвали между собой прославленного шеф-повара ресторана ВГО, находившегося на первом этаже здания Дома актера, что на углу улицы Горького и Пушкинской площади (теперь, после катастрофического пожара, Дом актера перебрался на Арбат). «Борода» был знаменит не только своей пышной седой растительностью на лице, но и тем, что обладал особым секретом готовить капусту. «К Бороде на капусту» — эта фраза была крылатой и призывной для всей актерской братии.

Пропустили мы свои «по сто» и едва успели насладиться сочным овощем, как подсел к нам незнакомый мне человек. Высокий, худой, седеющий, он быстро, по-приятельски перекинулся с Виталием Дмитриевичем незначащими словами и тоже принялся хрустеть капусткой. Я успел отметить для себя: голос незнакомца — красивый бархатный баритон — я где-то уже слышал.

Ресторан был полон. Через столик от нас кто-то из поэтов читал свое стихотворение и каждую строчку отмечал, ударяя кулаком по столу. Рядом громыхал басом оперный артист: «Я беру внизу две ноты… За границей за эти ноты знаешь сколько платят?! А я реву за сколько рэ?» — жаловался он на свою судьбу…