Он вышел проулком на улицу Большого Зуба, как он сам называл ее еще в детстве, потому что на ней помещалось целых шесть зубных кабинетов (официально она носила название «улица Большого Устья»), перешел ее и другим проулком вышел к острову. Зал ордена Оранжистов мрачно взглянул на него своими длинными окнами. Вокруг было пусто, как всегда в это время. Ворота полицейского участка гостеприимно открыты, но во дворе тоже никого. Что ж это они так утратили бдительность? Он быстро прошел по набережной, подошел к новому кинотеатру, в котором сбоку разместился небольшой бар. Раньше они любили сидеть там. Он надеялся, что увидит кого-нибудь из старых знакомых, Шемми Федлера, Шона Руа или Эдана Вали, приятно было бы перекинуться с ними парой слов, а потом, если что, они могли бы подтвердить: в такое-то время они сидели с ними в баре. Но, как назло, никого из них там не было. Постояв немного у двери, он вышел на улицу. Да, обидно. На другой стороне улицы стоял мужчина и пристально смотрел на него.

Ну все, его заметили. Или кто-то из своих специально вышел, навстречу? Он резким движением поднес к плечу сжатый кулак и тут же опустил руку вниз. Мужчина напротив сунул руку в карман куртки, Шемас тут же схватился за ручку входной двери бара. Щелкнув зажигалкой, наблюдатель медленно пошел в сторону моста. Может, правда, ждал кого-нибудь? Но почему так сразу ушел, увидев Шемаса?

Он пошел в другую сторону и повернул на Ратушную улицу, Ратхаузштрассе, как называли ее в городе. Может, кто-то будет в кафе? Никого. А впрочем, оно и к лучшему, незачем вовлекать посторонних людей.

На углу стоял полицейский и делал вид, что не смотрит на Шемаса.

Часы на протестантском соборе показывали 14.39. Можно ли им доверять? Неужели еще так рано? Он-то думал, что будет опаздывать. А теперь получились лишние двадцать минут. Вспомнил одно из первых правил, которым его учили; никогда не приходить раньше времени, чтобы не толочься на одном месте и не привлекать к себе лишнее внимание. Он быстро пошел по улице и резко остановился у витрины большого обувного магазина. А если войти и купить себе новые ботинки? Организация должна предусматривать расходы на создание алиби для ее членов, особенно — в такие ответственные моменты. За стеклом мелькали чьи-то длинные ноги. Он присмотрелся, девушка лет семнадцати сосредоточенно примеряла перед зеркалом ярко-голубые теннисные туфли. (Если туфли меряешь — зачем так платье задирать?) В соседнем доме был маленький магазинчик, в котором продавали пластинки. Тоже можно зайти. Правда, в последнее время здесь редко встретишь что-нибудь стоящее. Все больше разные кантри и прочий ширпотреб. А раньше он тут часто бывал, сидели, говорили о музыке, ну, покупали тоже, конечно, но не много. А потом иногда шли к кому-нибудь домой слушать записи. Теперь из тех его знакомых никого и не встретишь.

В тот день, когда убили Садата, он тоже был здесь. Всех тогда здорово встряхнуло. Чего только не напридумывали в тот день, сейчас и вспомнить смешно, конечно, сравнивать глупо. Там ведь все было иначе. А потом что было? Кинкора{18} и Мальвинские острова. Одна грязь… Это как в кости: бросаешь кубик, то шестерка тебе выпадет, то двойка, а кубик один и тот же, какой стороной ни поверни. А что случилось в его собственной жизни? Все, что и должно было случиться: окончил университет, остался без работы, набрел на ту компанию, теперь работает с ними… Как запрограммированный! А будь меньше свободного времени, как бы он тогда себя повел? Все едино, нищета и убийства, смерть и злоба, это уже в крови.

«Дешево — выгодно!» — было написано над входом в маленький универмаг на другой стороне улицы. Прямо под этим лозунгом стояли двое полицейских и нервно оглядывались по сторонам. Из универмага вышел какой-то человек, явно переодетый легавый, и начал что-то говорить им, показывая рукой внутрь магазина. Неужели там кого-нибудь засекли? Стало не по себе. Эх, теперь из-за всяких никчемных идиотов честный человек и шагу ступить не может спокойно по улицам родного города! Шемас улыбнулся, но автоматически посмотрел сначала налево, потом — направо: нет ли где-нибудь угрожающе пустой машины. Вроде бы ничего такого не было. Все вокруг было чужим и дышало враждой. А ведь он родился здесь, это его город. И он готов на все, чтобы его город стал свободным. А нужен ли он сам этому городу? Не думать!

Он перешел улицу. Надо спешить, пора уже. Все равно, пока сегодня все не решится, его мысли бессмысленны. Обез-мысленный, он свернул на улицу Эдин и быстро зашагал опять к реке.

Глаза его видят, не закрывать же их, правда?

Когда сестра Бонавентура в странном одеянии, состоящем из фланелевой ночной рубашки в крупный синий горошек и большой малиновой шали, появилась в спальне, нужды в ней уже не было.

— Это сам директор хотел с вами поговорить, понимаете? — оправдывался Бродяга. — Он меня послал, чтобы я вас сюда привел, потому что он хотел с вами поговорить о чем-то.

— В такой час?

— Ну, — Бродяга пожал плечами, — может, у него вдруг появилась какая-нибудь срочная мысль…

— Но почему он меня позвал именно сюда?

— Наверное, хотел, чтобы мы все вместе обсудили. Мы еще не спали.

— Но почему вы не спали?

— Не спалось, — спокойно сказал Лиам. — Вы его простите, он, наверное, не совсем понял, что имел в виду господин Хумбаба, простите нас. Уверяю, у нас полный порядок.

Обведя взглядом спальню, сестра Бонавентура молча вышла.

Оставшись одни, мальчики обступили кровать Гилли, предвкушая продолжение ночных событий: после случившегося необходимо было выработать какую-то тактику, договориться, что они завтра скажут Хумбабе, и так далее. Но Гилли неожиданно и резко прервал их, сказав, что уже поздно и лично он хочет спать. Разочарованные, мальчики стали расходиться по своим кроватям. Им было не только жалко, что «военный совет» так и не состоялся (все обсудить можно было и утром), но и страшно после всего, что они увидели, так вот сразу оставаться наедине со своими мыслями. Научиться думать в одиночку — это ведь совсем непросто.