Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).
В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.
Лто подходило къ концу. Страда оканчивалась, хлба были убраны. Чисто-деревенскія работы перестали тревожить жителей. Въ деревн все было благополучно: дифтерита не было, и можно было разсчитывать, что зимой, благодаря энергіи мстнаго начальства, его и не будетъ; отъ пожара во все лто сгорлъ одинъ амбаръ, оказавшійся принадлежащимъ старшин; неизвстному червю, появившемуся-было въ начал лта на овс, жрать было нечего, ибо овесъ поторопились скосить на кормъ.
Въ сосднемъ помстьи у Тараканова открылся выгодный заработокъ — пилка дровъ, на которыя, посл слома, назначены были старые сараи, избы рабочія, конюшни; всего подлежало къ слому приблизительно саженей двадцать пять въ вид дровъ. За это дло взялась артель, въ которой принимали участіе: Василій Чилигинъ, Миронъ Уховъ, Портянка и нкій Тимоей, по прозванію Лыковъ. Работали въ дв пилы.
Портянка пилилъ сонно, смутно мечтая о воскресной выпивк, посл которой онъ хлопнется гд-нибудь на улиц и захрапитъ. Василій Чилигинъ взялся за пилку потому, что отецъ стащилъ недавно у него полмшка муки, продалъ, а деньги неизвстно куда спряталъ, и хотя за такое вроломство онъ жестоко прибилъ старика, но муки не воротилъ. Отецъ потомъ жаловался на волостномъ суд на варварство сына., что тотъ безпрестанно его бьетъ: «Вотъ онъ какой есть идолъ, Васька-то мой! Бить бьетъ, а кормить не кормитъ!» Судъ, принимая во вниманіе неугомонный желудокъ старика, наотрзъ отвергъ его жалобу. Посл этого старикъ не разъ приходилъ на самое мсто пилки, чтобы побраниться съ сыномъ, а когда его слова не дйствовали, то пытался пронять сына жалостью. «Васька! — говорилъ онъ, — да ты хоть пожаллъ бы стараго отца, заплатилъ бы хоть пятіалтынный за побои. Теперь у тебя вонъ сколько будетъ деньжищъ, такъ ты хоть малость снизойди къ немощи моей, Васька!…» Разъ, во время самаго разгара работы, между отцомъ и сыномъ поднялась драка, причемъ отецъ намревался уже пустить въ сына чурбаномъ, но ихъ розняли артельщики. Вообще Чилигинъ, во все продолженіе пилки, былъ озлобленъ, постоянно раздражаемъ семейными длами. Третій артельщикъ, Миронъ, напротивъ, радостно суетился; онъ имлъ особенную, таинственную причину горячо пилить. Нсколько дней работая безъ всякой задней мысли, онъ вдругъ обратилъ серьезное вниманіе на опилки и былъ пораженъ ихъ видомъ. Онъ припомнилъ, что въ городахъ опилки не бросаются зря, а идутъ въ дло, особенно во фруктовыхъ лавкахъ, гд въ нихъ сохраняется «дуля, напримръ, и другой фруктъ». Онъ сталъ правильно каждый вечеръ относить по кулю опилокъ къ себ во дворъ и за недлю натаскалъ ихъ порядочную кучу. По его разсчетамъ выходило такъ, что за всю эту громаду онъ получитъ, по крайней мр, два съ половиной рубля серебромъ. Наконецъ, четвертый артельщикъ, Тимоей, взялся за пилку дровъ потому, что привыкъ ходить по чужимъ людямъ, сколачивая средства на холодную зиму, и держалъ себя съ неподражаемою веселостью. Онъ во всемъ находилъ развлеченіе и изъ самой пилки устроилъ игру, разговаривая съ бревнами. Одному бревну онъ говорилъ: «ну-ка ты, толстякъ, ползай»; другое бревно укорялъ за худобу или гнилость; на третье вскакивалъ и плясалъ по его поверхности.
Отъ его шутокъ расправлялись суровыя лица товарищей. Даже Портянка улыбался. Только одинъ Миронъ сердился, не понимая, какъ можно надъ всмъ забавляться? Но Тимоей не обращалъ на него вниманія. Иногда онъ начнетъ ни съ того, ни съ сего плясать, неистово шлепая по земл босыми ногами; иногда — запоетъ, а товарищи вслушиваются, задумываются, умолкнутъ, потому что Тимоей плъ задушевно, плъ т грустные мотивы, отъ которыхъ за душу хватаетъ.
Особенно по вечерамъ Тимоею было раздолье: когда прекращалась работа, артель садилась въ кружокъ, разводила огонь и ждала, пока сварится жидкая кашица или поспетъ картофель. Тимоей показывалъ штуки и фокусы. Онъ тягался на палк съ Портянкой, причемъ послдній не успетъ еще хорошенько понатужиться, какъ уже летитъ черезъ голову шутника; съ Чилигинымъ онъ велъ забавные споры о томъ, можно-ли проглотить аршинъ? Чилигинъ уврялъ, что это пустое., а Тимоей, напротивъ, доказывалъ, что можно, что недавно въ город, въ балаган, онъ самъ видлъ такую штуку. Забавляя такимъ образомъ товарищей, самъ Тимоей никогда не смялся. Лицо его въ самыя шутовскія минуты носило неизгладимую печать печали.
— А можешь пройти на рукахъ двадцать шаговъ? — спросилъ его однажды Чилигинъ вечеромъ.
— Могу, — возразилъ Тимоей.
— Врешь.
— Ей-Богу, могу.
— Двадцать шаговъ?
— Двадцать-ли, пятьдесятъ-ли — все одно — могу.
— Валяй. Чтобы только взадъ и впередъ…
— Ладно, — согласился Тимоей.
Измрили разстояніе. Тимоей сдлалъ нсколько предварительныхъ опытовъ, по окончаніи которыхъ всталъ вверхъ ногами. Шелъ онъ правильно, изрдка колыхался. Вдругъ на мст дйствія появился Рубашенковъ, таракановскій подрядчикъ и надсмотрщикъ. Трое артельщиковъ живо услись около огня и думали: «Ну, задастъ же онъ ему перцу!» Но Тимоей ничего. Онъ шлепнулся на землю, всталъ на ноги и, какъ ни въ чемъ не бывало, заговорилъ съ подрядчикомъ.
— Пожалуйте, ваше степенство, папироску мн! — сказалъ онъ, и, къ удивленію товарищей, Рубашенковъ далъ ему папироску.
Но когда Рубашенковъ ушелъ, Мироновъ съ укоромъ покачалъ головой.
— Какой ты, право, Тимоей… нисколько нтъ въ теб страху!
— А чего мн бояться? — возразилъ Тимоей.
— Да мало-ли чего… Даже удивительно, какъ можно эдакъ ребячиться. Погляжу я, никакого въ теб нтъ правила.
— А на что мн правило?
— Да разв можно всю жизнь ходить вверхъ ногами? Вонъ у тебя изба стоитъ безъ двора — разв это дло?
— Безъ двора, такъ безъ двора. Что мн о двор печалиться? Только начни заниматься дломъ, и не оберешься подлостей разныхъ.
— Погляжу я, разуму въ теб, что въ маломъ ребенк! — еще разъ покачалъ головой Миронъ.
— Только зачни печалиться о домашности, сейчасъ страсть сколько подлостей надлаешь. Достатку, а наипаче богатства можно только черезъ подлость достигнуть.
Тимоей, вопреки своему характеру, говорилъ задумчиво. Натура его была до такой степени искренняя, что когда онъ шутилъ, вслдъ за нимъ и товарищи оживали, а стоило ему на мгновеніе затуманиться, на всхъ лицахъ появлялись тни. И на этотъ разъ вышло такъ же. Едва онъ пришелъ въ себя, какъ Чилигинъ и Портянка повеселли. И долго еще, уже находясь въ постели, т.-е. попросту на голой земл около костра, прикрытые зипунами, они не могли заснуть отъ шутокъ Тимоея, который изъ-подъ полушубка шепталъ отъ времени до времени прибаутки, заставлявшія товарищей покатываться со смху.
Тимоей для всхъ былъ человкъ легкомысленный, которому все равно, что бы ни случилось въ деревн. Разные деревенскіе недуги и невзгоды какъ-то не касались его. Ходилъ онъ большею частью по чужимъ людямъ: тамъ поживетъ, въ другомъ мст поживетъ — глядишь, анъ зиму какъ-нибудь и провелъ. Ходилъ онъ по людямъ по большей части съ женой, а если гд съ женой нельзя было жить, то покидалъ тотъ теплый уголъ, гд ему удалось пристроиться, чтобы отыскать другой, въ которомъ могла помститься и жена. Многаго отъ жизни онъ не требовалъ, былъ бы хлбъ и вареная картошка, которую онъ, впрочемъ, любилъ въ тепломъ вид, иначе сердился и длался мраченъ. А хлбъ и картошку добывать ему удавалось всегда. Изрдка два супруга дозволяли себ роскошь: выпивали вмст водки и гуляли, обнявшись, по улиц, гуляли и пли, въ промежуткахъ весело разговаривая. Оба были еще молоды и здоровы; жена даже выглядла ядреной, съ своимъ толстомясымъ лицомъ и круглымъ туловищемъ. И хорошо было бы имъ, еслибы они могли вести всегда такую жизнь.
Но русскій человкъ, въ особенности деревенскій, любитъ домъ, привязывается къ нему крпко, всми помыслами, до самаго гроба. Иной въ деревн съ трогательною преданностью заботится о своемъ дом, все что-то прилаживая и приспособляя, тогда какъ на самомъ дл посмотрть, у него и дома-то никакого нтъ. Многое множество живетъ такого рода людей въ этой деревн, на мст дома у нихъ стоитъ одна мечта, притомъ мечта тревожная, безпрестанно мучающая, неотвязчивая. Иной бдняга ходитъ-ходитъ вокругъ этой мечты, да и не выдержитъ, падетъ, загубленный ненастоящею жизнью. Въ деревн то и дло происходили необыкновенные и, повидимому, неожиданные перевороты: одинъ мужикъ, въ особенности изъ юркихъ и достаточно безсовстныхъ, выкарабкается изъ нужды, купитъ дв лошади, «по случаю», захватитъ нсколько земельныхъ надловъ и заведетъ дйствительное хозяйство, а другой смотаетъ послдній скарбъ, разрушитъ въ конецъ свою мечту и затмъ закладываетъ шапку и шаровары, чтобы выпить. А, между тмъ, до этой минуты вс видли въ немъ хорошаго крестьянина, потому что у него былъ домъ, хозяйство и все прочее. Эти необыкновенные перевороты такъ часты и внезапны, что ихъ можно объяснить только болзненнымъ состояніемъ жителей. Достаточно, кажется, ничтожнйшаго случая, малйшаго дуновенія противнаго втра, чтобы свалить съ ногъ ослабвшаго человка. Появился въ деревн дифтеритъ — и половины ребятъ какъ не бывало. Наложили лишнюю полтину сверхъ прочаго — и два-три человка, какъ потомъ оказывается, ослабли и пали, записавшись въ разрядъ мертвыхъ. Повидимому, нтъ такой болзни, которая бы быстро не привилась къ деревн.