На глазахъ Глафиры Семеновны блистали слезы. Она жалась къ мужу отъ протянутой съ ней руки войника, предлагающаго выйти изъ кареты, и бормотала:

— Но вдь и онъ тоже не имлъ права нюхать вашу ветчину. Вдь это-же озорничество…

А войникъ продолжалъ стоять у дверей кареты и просилъ:

— Молимо, мадамъ, излазте…

— Уходи прочь! Не пойду я, никуда не пойду! кричала на него Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, скажи ему, чтобы онъ къ русскому консулу насъ свезъ.

— Послушайте, братушка, обратился Николай Ивановичъ къ войнику. — Вотъ вамъ прежде всего на чай крону и свезите насъ къ русскому консулу! Полиціи намъ никакой не надо. Безъ консула въ полицію мы не пойдемъ.

Войникъ слушалъ, пучилъ глаза, но ничего не понималъ. Взглянувъ, впрочемъ, на сунутую ему въ руку крону, онъ улыбнулся и сказавъ: «захвалюемъ, господине!» опять сталъ настаивать о выход изъ кареты.

— Гостинница Престолонаслдника… Молимъ… сказалъ онъ и указалъ на домъ.

Николай Ивановичъ что-то сообразилъ и нсколько оживился.

— Постой… сказалъ онъ жен. — Не напрасная-ли тревога съ нашей стороны? Можетъ быть, этотъ войникъ привезъ насъ въ гостинницу, а не въ полицію. Онъ что-то бормочетъ о гостинни Престолонаслдника. Вы насъ куда привезли, братушка: въ гостинницу? спросилъ онъ войника.

— Есте.

— Въ гостинницу Престолонаслдника?

— Есте, есте, господине, подтвердилъ войникъ.

— Не врь, не врь! Онъ вретъ! Я по носу вижу, что вретъ! предостерегала мужа Глафира Семеновна. — Ему-бы только выманить насъ изъ кареты. А это полиція… Видишь, и домъ на манеръ казеннаго. Разв можетъ быть въ такомъ дом лучшая въ Блград гостинница!

— А вотъ пусть онъ мн укажетъ прежде вывску на дом. Вдь ужъ ежели это гостинница, то должна быть и вывска, сообразилъ Николай Ивановичъ. — Изъ кареты я не вылзу, а пусти меня на твое мсто, чтобы я могъ выглянуть въ окошко и посмотрть, есть-ли надъ подъздомъ вывска гостинницы, обратился онъ съ жен.

Глафира Семеновна захлопнула дверь кареты. Въ карет начались перемщенія. Николай Ивановичъ выглянулъ въ окошко со стороны жены, задралъ голову кверху и увидалъ вывску, гласящую «Гостинница Престолонаслдника».

— Гостинница! — радостно воскликнулъ онъ. — Войникъ не навралъ! Можемъ выходить безъ опаски!

Какъ-бы какой-то тяжелый камень отвалилъ отъ сердца у Глафиры Семеновны и она просіяла, но все-таки, руководствуясь осторожностью, еще разъ спросила:

— Да врно-ли, что гостинница? Ты хорошо-ли разглядлъ вывску?

— Хорошо, хорошо. Да вотъ и сама можешь посмотрть.

А войникъ, между прочимъ, ужъ позвонилъ въ подъздъ. Распахнулись широкія полотна воротъ, заскрипвъ на ржавыхъ петляхъ. Изъ воротъ выходили баранья шапка въ усахъ и съ заспанными глазами, швейцаръ въ фуражк съ полинявшимъ золотымъ позументомъ, какой-то кудрявый малецъ въ опанкахъ (въ род нашихъ лаптей, но изъ кожи) и вс ринулись вытаскивать багажъ изъ кареты. Глафира Семеновна уже не противилась, сама подавала имъ вещи и говорила мужу:

— Но все-таки нужно допытаться, для чего очутился у насъ на козлахъ полицейскій солдатъ. Вдь безъ нужды онъ не похалъ-бы.

— А вотъ войдемъ въ гостиннщу, тамъ разузнаемъ отъ него, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Я такъ думаю, что не для того-ли, чтобъ удостовриться въ нашемъ мст жительства, гд мы остановились.

— А зачмъ имъ наше жительство?

— Ахъ, Боже мой! А ветчина-то? А таможенный чиновникъ?

— Дался теб этотъ таможенный чиновникъ съ ветчиной! Да и я-то дура была, повривъ теб, что насъ везутъ въ полицію за то, что я кусокъ ветчины въ чиновника кинула! — Ужъ еслибы этотъ чиновникъ давеча обидлся, то сейчасъ бы онъ насъ и заарестовалъ.

— А вотъ посмотримъ. Неизвстно еще, чмъ это все разыграется, — подмигнулъ жен Николай Ивановичъ и, обратясь къ швейцару, спросилъ: — Говорите по-русски? Комнату бы намъ хорошую о двухъ кроватяхъ?

— Есте, есте… Алесъ васъ нуръ иненъ гефелихъ, мейнъ герръ! — отвчалъ старикъ швейцаръ.

— Нмецъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Боже мой! Въ славянскомъ город Блград — и вдругъ нмецъ!

— Србъ, србъ, господине. Заповедите… (Приказывайте).

Швейцаръ поклонился. Войникъ подскочилъ къ нему и спросилъ:

— Имали добра соба (комната)?

— Есте, есте, закивалъ швейцаръ. — Козма! Покажи. Дай, да видитъ господине, обратился онъ къ бараньей шапк съ заспанными глазами и въ усахъ.

— Отлично говоритъ по-русски. Не понимаю, что ему вдругъ вздумалось изъ себя нмца разыгрывать! пожалъ плечами Николай Ивановичъ и вмст съ женой отправился въ подъздъ, а затмъ вверхъ по каменной лстниц смотрть комнату.

Лстница была холодная, срой окраски, непривтливая, уставленная чахлыми растеніями, безъ ковра. На площадк стояли старинные англійскіе часы въ высокомъ и узкомъ краснаго дерева чехл. Освщено было скудно.