Так он сидел добрых десять минут, и это его необычайное молчание сильно интриговало меня. Должно быть, что-нибудь очень уж сильное преподнес ему его превосходительство, если он сделался способным так долго сидеть на одном месте и молчать.

– Как вы думаете, Николай Алексеевич, – начал я для того, чтобы напомнить ему о себе, – если купцы составляют одну пятую всего состава думы…

Вдруг мой патрон вскочил с своего места и замахал на меня руками.

– Бросьте, пожалуйста, ваших купцов! Я совсем забыл вам сказать: комиссии завтра не будет…

– Как не будет?

– Так, не будет, да и только… Это обыкновенная судьба всех комиссий. Они семь раз отменяются и только на восьмой заседают… Она отсрочена на шесть недель…

– Однако!.. А как же мы-то все будем?

– О, это пустяки! Все останутся по-прежнему… Работа найдется. Теперь мы имеем возможность еще более тщательно обработать материал…

И он с мрачно опущенной головой заходил по комнате.

– Странно, однако, что это в сущности приятное навестив так опечалило вас! – сказал я.

Он остановился и горько усмехнулся.

– Вы думаете; это? Нет, не это…

– А что же?

Он молча раза три прошелся по комнате.

– Послушайте, Владимир Сергеич, я вам скажу… Надо же мне кому-нибудь сказать это… Только, прошу вас, никому не передавайте… Это пакость и мерзость!.. Да, пакость и мерзость!

Это он сказал чрезвычайно выразительно и сел против меня с совершенно подавленным видом.

– Я не могу отказаться… Что ж, это значило бы отказаться от всего… Но вы не можете себе представить, как это меня мучит, как это мне несвойственно, противно… А впрочем, – прибавил он с саркастической усмешкой, – на практическом языке это называется коммерческой сделкой… Можно на этом успокоиться…

– В чем же дело?

– Ах, дело в том, дело в том… Одним словом, пакость… Видите ли, его превосходительство изволил облюбовать одно именьице в Тульской губернии… Именьице недурненькое, тысяч восемьсот стоит… Но при известной обстановке его можно купить за пятьсот… С одной стороны, умеючи дать тому, другому, третьему отступного, а с другой – требуются подставные лица, которые будут торговаться якобы от своего имени… Но вы понимаете, что для всего этого необходимо соглашение с некоторыми местными деятелями. Словом сказать, для всего этого надобно затратить такую массу мерзости, какой не у всякого хватит…

– Да что же вам-то от всего этого?

– Мне? Да ведь я же секретарь!.. Следовательно, на моей обязанности лежит обделать все это дело, для каковой цели я завтра же должен ехать в Тульскую губернию… Да-с, завтра. Я еще не знаю, чем я буду: подставным лицом или покупателем по доверенности… Это решится на месте. Но не все ли равно? Черт возьми!.. Я, с своими идеально-благородными стремлениями, я, интеллигентный человек, министерский чиновник не без видной карьеры, я – подставное лицо на торгах! Можно ли этому поверить? Но послушайте, Владимир Сергеич, я прошу вас, не говорите об этом никому, никому, особенно Здыбаевским… Ведь это загрязнит мою репутацию. Ведь никому нет охоты вникать в мое положение…

– Откровенно говоря, – заметил я, – я в вашем положении не вижу ничего, вынуждающего вас так поступать…

– Как-с! Отказаться? Бросить секретарство? Да меня тогда сейчас же забудут, затрут, забросят, а может быть, и выбросят. Нет, уж если я выбрал служебную линию и протянул на ней двенадцать лет, то надо добраться до ступени, дающей самостоятельность. Это уж как хотите! Двенадцать лет не такая малая величина, чтобы ее не принимать в расчет. Я их потратил и имею право что-нибудь получить за них. Нет-с, я поеду, буду смеяться над собой, негодовать на себя, но поеду и стану деятельно хлопотать о выгодной покупке имения… Мне иначе нельзя…

На другой день он заехал на пять минут к Здыбаевским и сказал, что едет по какому-то министерскому поручению. Вечером он уехал на вокзал, прихватив с собой Ивана Иваныча; я провожал их, и когда вошел в вагон, то, к удивлению моему, нашел там Паршикова и Мусина, которые занимали свои места в купе солидно и с достоинством. Они привстали и раскланялись чинно и без смущения. Очевидно, они ехали тоже по поручению его превосходительства.

Пожимая мне на прощанье руку, Николай Алексеевич сказал:

– Знаете ли, я много думал и решил: сделаю это дело его превосходительству и скажу: до свидания!

Сказал он это тоном глубокого убеждения, но я все-таки не поверил. Ведь сказать "до свидания" гораздо удобнее было теперь, когда был для этого такой хороший повод.

Я побывал у Здыбаевских. Федор Михайлович отвел меня в сторону и спросил:

– Это министерское поручение ведь миф, не правда ли? А в сущности нашего невинного младенца послали торговаться?

– Почем вы знаете? – невольно вырвалось у меня, и таким образом я, может быть, выдал тайну Погонкииа.