На другой день явились маленькие стриженые ребятишки. Я прежде всего посмотрел на их гладкие, круглые затылки, о которых говорил Горький.

— Нас к вам Максим Хоркий прислал, — сказали ребята, — он велел, чтобы вы нас учили.

В одном из них Горький не ошибся: он действительно хотел учиться.

А другой оказался дрянным мальчишкой. На уроках он издевался надо мной, строил рожи, показывал язык, нарочно ставил кляксы на своих и на моих тетрадях.

Из любви к Горькому я долго терпел обиды и поношения, но наконец не выдержал и прогнал своего мучителя.

После этого он несколько дней бегал за мной по улице и кричал мне вслед:

— Максим Хоркий — арештант!

Горького тогда уже в Ялте не было. Скоро уехала и его семья. Исчезли и таинственные революционеры. Остались в Ялте одни чахоточные.

А спустя некоторое время директор Готлиб — тот самый, что послал телеграмму, — вызвал меня к себе и скорбно сказал:

— Знаете, голубчик, генерал Думбадзе намерен вас выслать из Ялты. Лучше бы вам самому уехать, чтобы вас не арестовали. Только уезжайте не пароходом, а омнибусом. Это безопаснее.

На другой же день рано утром я проехал по пустынной Ялте в тесном омнибусе. Я сидел у окошка, низко нагнув голову, чтобы меня не увидели с улицы. Так я покинул Ялту, в которую когда-то въехал триумфатором.

За что рассердился на меня генерал? Вероятно, за Горького.

Так закончилась сочиненная Горьким необыкновенная история одного воронежского мальчика.

Вопрос о детской литературе поставлен в ряду первых и важнейших вопросов на Первом Всесоюзном съезде писателей. И ЭТО; конечно, недаром. Книги, которые воспитывают наше будущее, заслуживают первоочередного внимания.

У наших поэтов и прозаиков есть все, что нужно для создания замечательной сказки, великолепного фантастического романа, героической эпопеи, какой еще не бывало. Каждый день исправно поставляет нам героические сюжеты. Сюжеты можно найти и над землей, и под землей, и в школе, и в поле, и в настоящем, и в прошлом, и в будущем, потому что будущее нам открывается с каждым днем, а на прошлое мы смотрим новыми глазами. Как ни высоки героические дела сегодняшнего дня, — завтра их обгоняют другие, еще выше. Сегодня — это первый прыжок парашютиста сквозь облака, завтра — беспримерный по стойкости поединок подсудимых с фашистскими судьями.

Юный читатель любит молодых героев. Вспомните, как увлекались мы когда-то подвигами юного Роланда [105] и приключениями пятнадцатилетнего капитана из повести Жюля Верна. [106] А разве мало у нас молодых героев, чьи биографии кажутся поистине сказочными? Мало ли у нас водителей кораблей, самолетов, мало ли замечательных людей, прошедших подлинно героический путь от беспризорщины военных лет до командных постов в науке, технике, искусстве?

В нашей стране может возникнуть превосходная детская литература еще и потому, что у нас превосходный читатель. Найдите другого такого читателя, который был бы способен отшагать десять километров туда и десять обратно, чтобы принести из районной библиотеки «стоящую», как он говорит, «книжечку».

У нас растет сильное и одаренное поколение. И писать детские книжки великая честь для наших литераторов.

Такой съезд, как наш, был бы немыслим в дореволюционной России.

А серьезный разговор о детской литературе на съезде писателей — еще более беспримерное явление.

Детскую литературу в годы, непосредственно предшествовавшие революции, принято было считать делом компиляторов, маломощных переводчиков и пересказчиков.

В молодости я знал дюжего человека с Волги, надорвавшего в Питере свое здоровье беспробудным пьянством и ядовитым самолюбием. Этот человек носил рыжую шляпу, рыжие сапоги, редко брился и сохранял на лице горькую мизантропическую улыбку неудачника. Про него говорили, что он пишет детские книжки, но сам он этих книжек никому из нас не показывал. Помню, только однажды, в поисках завалявшейся трешки, он вытащил нечаянно из кармана, несколько измятых книжек в цветных обложках с картинками. Это был ремесленник, проклинавший свое бездоходное и бесславное ремесло.

Помню и другого пьяницу, талантливого и самобытного математика, который все ночи напролет пил крепкий чай, задыхался в табачном чаду и писал для детей книги, которые назывались «В царстве смекалки».

А еще были дамы. Дамы не пьянствовали, а очень серьезно, аккуратно и систематично писали книжку за книжкой из институтской и псевдодеревенской жизни или перекраивали на русский лад заграничные повести идиллически-семейного характера. Впрочем, иногда они брались и за научно-популярные темы, и любознательная французская девочка Сюзанна превращалась у них в русскую Любочку, существующую только для того, чтобы задавать бесчисленные вопросы. [107]