Шевердин Михаил Иванович
Шрифт:
В потрёпанном бумажнике Алаярбека Даниарбека лежал маленький лоскуток бумаги, на нём значилось название кишлака и имя человека, у которого следовало получить партию бараньих кишок, представляющих, как известно, ценнейшее сырье для изготовления струн, кетгута, сусального золота, колбас и мало ли ещё чего
Никаких планов в голове Алаярбека Даниарбека не имелось. Ногу он сумел вытянуть из капкана, а все остальное его мало интересовало. Он даже не прочитал записки, которую ему дал Чандра Босс. И когда Алаярбек Даниарбек совершенно неожиданно встретился на пустой дороге с Гриневичем, вед-шим своих конников на восток, он долго думал, взвешивал все «за» и «против», прежде чем решился рассказать комбригу об уполномоченном фирмы «герр Мюллер» и о его «стреляющих кишках».
— Дай нам записку. Понимаешь, какое дело ты открыл! Кого ищут по всем дорогам? Это они.
— Кто они?
Алаярбек Даниарбек долго шарил в бельбаге и протянул крошечный кусочек бумаги.
— А ты читал, что тут написано? — спросил Гриневич.
— Нет.
— Так смотри.
Арабскими буквами было выведено: «Бальджуаи, дом имама Агзама Кары, спросить Амирджана».
Глава двадцать шестая. ЛЮБОВЬ ОТЦА
Капля тревоги подобна яду,
отравляющему море спокойствия.
Рабгузи
Лучше месить руками расплавленное
железо, чем стоять со сложенными
на груди руками перед властителем.
Саади
«Отец, спасите. Меня хотят закопать живым. Умоляю. Сын ваш Иргаш».
Записка жгла пальцы. Пальцы дрожали, и листок бумаги громко шелестел в руках Юнуса. Он только что слез с лошади, и звон копыт ещё отдавался в его ушах. Тридцать вёрст он скакал. Сколько пришлось упрашивать Гриневича отпустить его. Но плохие вести заставляли торопиться.
— Что он ещё сказал? — спросил Юнус, едва шевеля сухими губами.
— Кто?
— Тот, что привез записку.
— Записку? — удивился железнодорожник Шариф.
— Да, да, вот эту бумажку.
— Он сказал... Он сказал начальнику Файзи, что сын начальника лежит в амбаре связанный, что энверовские муфтии осудили сына начальника на смерть, что завтра сына начальника казнят, закопают живого...
Аллах милостивый! Значит, Файзи уехал из отряда по этой записке. А вдруг записка... ловушка?! И Файзи пошёл в неё. Конечно, он вспомнил Рустама, ужасную смерть сына Рустама... Там, в эмирском зиндане, палачи закопали Рустама живым в могилу. И здесь в записке «...хотят закопать живым...» Файзи прочитал, вспомнил участь Рустама, и всё смешалось у него в голове, Он, Юнус, не раз замечал — всё идёт отлично. Файзи деятелен, энергичен. Ведёт отряд в бой, мужественно сражается с врагом, презирает смерть, по-большевистски исполняет свой долг. К своим ранам относится пренебрежительно. Жестокий, железный человек Файзи. И вдруг голова Файзи падает на грудь, глаза делаются тусклыми, невидящими. Руки слабеют. Он обо всём забывает. Слабый, равнодушный ко всему, он лежит тогда где-нибудь под скалой, и бледностью лицо его спорит с бумагой. Юнус знает: в такие часы мыс-ленным оком Файзи видит своего сына Рустама, его мучительную смерть. Но такие приступы тоски во время похода наступали реже и реже. В тревогах стычек с басмачами, в будничных заботах о бойцах отряда Файзи некогда было предаваться воспоминаниям. И Юнус надеялся, что время излечит друга.
Он ошибался! Маленького клочка бумаги, всего нескольких неграмотно нацарапанных слов оказалось достаточно, чтобы в душе Файзи поднялось прошлое, обрушилось на него, вывело из строя. Он не выдержал, он бросил отряд и уехал... Спасать сына Иргаша. Это настоящее безумие.
Едва весть об этом дошла до Юнуса, он вымолил у Гриневича разрешение и поскакал.
— Начальник Файзи приказал, — проговорил Шариф, — «Юнус придет, Юнус теперь ваш командир».
Всё ещё держа в руке записку, Юнус выбежал из юрты, но тотчас же остановился. Куда идти? Он смотрел в черноту ночи, на чуть вырисовывающиеся в темноте вершины с крошечными огнями далеких сторожевых костров, на теплившийся в высоте огонек Полярной звезды Темирказан. Куда идти?
«Отец, спасите...» — пробормотал он.
Лагерь спал. Фыркали кони, позвякивала сбруя. Трещали в сухой траве кузнечики.
«Файзи, друг Файзи, что ты наделал?..» — почти вслух простонал Юнус. Но упрекать Файзи он больше не мог.
Говорят, первый сын Файзи Рустам, когда его закапывали живым в землю, мучился ужасно. Палачи закапывали могилу нарочито медленно и несколько раз засыпали ему лицо, наслаждаясь, как он давится землей, инстинктивно, судорожно пытаясь выбраться из могилы. По приказу эмира, палачи многословно, смакуя подробности, рассказывали повсюду, по всей Бухаре, в каких нечеловеческих муках умирал этот молодой бунтарь. Мстя за то, что Файзи остался недосягаемым, эмир с садизмом, с наслаждением устроил ему длительную многолетнюю пытку души и разума.
Неужели сейчас только совпадение, неужели они придумали Иргашу такую казнь случайно?
И Юнусу вдруг всё понятнее, всё яснее становилось, что здесь ловушка! Иргаш предатель, Иргаш сказал всё зятю халифа...
Но как мог Файзи, мудрый, железный Файзи, командир-большевик, поверить?.. Как мог он, ослеплённый воспоминаниями и горем, бросить всё — отряд, дело, за которое он боролся — и, больной, изнемогающий, поскакать в пасть врагу? Как мог он не посоветоваться с друзьями, с товарищами?!