АДАМС. — Итак, его убил Крокодил?

ФЛИНН. — Возможно.

АДАМС. — И вы не знаете его настоящего имени?

ФЛИНН. — Нет.

АДАМС. — И как он выглядит?

ФЛИНН. — Я уже говорил: не знаю.

АДАМС. — Странно.

ФЛИНН. — Что вам кажется странным?

АДАМС. — Смотрите, мы поменялись ролями. Вопросы задаете уже вы.

ФЛИНН. — Что вам показалось странным?

АДАМС. — Вы должны хорошо знать убийцу.

ФЛИНН. — Но почему?

АДАМС. — Вы ведь соучастники.

ФЛИНН. — Что?

АДАМС. — У вас плохо со слухом?

ФЛИНН. — Почему соучастники?

АДАМС. — Вы мечтаете о кресле генерального директора, а ваш соучастник освобождает это кресло для вас. Как у Шоу в Пигмалионе: «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил».

ФЛИНН (возмущенно). — Ну, знаете!

— Знаю, — уверил его Адамс, — я знаю значительно больше, чем вы можете себе представить.

…Крымов внимательно читал листки, исписанные мелким аккуратным почерком. Дочитал до конца, аккуратно сложил один к одному. Снял очки, посмотрел на своего собеседника.

Агеев сидел в углу дивана.

— Я после занятий домой прискакал и решил сразу же все воспроизвести на бумаге. Чтобы ни слова не забыть.

— Ну, и какой вывод ты предлагаешь сделать из этого? — спросил Крымов, вновь беря в руки исписанные листки.

— О чем бы человек ни говорил, — сказал Агеев, — он говорит о себе.

— Верно. Но это вовсе не значит, что он рассказывает историю своей жизни.

— Но тут много совпадений, — не соглашался Агеев. — Слишком много. Генеральный директор — это директор спецтреста Мельников. Он действительно умер от того, что…

— Пролил слишком много слез, — подсказал Крымов.

— Да. Невидимых миру. А Алексей Васильевич Сазонов совсем не прочь оказаться в директорском кресле. И у него, насколько нам известно, есть для этого определенные шансы.

— Так же, как у Ващенко и Хрунина? — напомнил Александр Иванович.

— Совершенно верно.

— Ну, а кто же из них троих Крокодил?

— Если бы знать.

— Во всяком случае, не Сазонов, исходя из твоей логики.

— Но Сазонов знает или догадывается — кто писал анонимки.

— Боюсь, что мы с тобой выбрали неверный путь, — вздохнул Крымов. — Эта игра на курсах ничего не дает.

— Но почему же? Вы вот теперь убеждены, что Ващенко ко всему этому непричастна. Она рассказала вам трогательную историю, и вы…

— Я и поверил, и проверил. Все, что она говорила — правда.

— Надо быть идиотом, чтобы подбрасывать следователю ложные факты, зная, что он их будет проверять.

— Иными словами, Нине Александровне ты по-прежнему не веришь?

Агеев развел руки в стороны, что должно было означать — ничего не поделаешь.

— Вы, товарищ подполковник, в своих рассуждениях совершаете одну существенную ошибку, — сказал он. — Вы считаете, что на добро человек не может ответить злом. А в моей практике таких примеров сотня, а в вашей, думаю, тысяча. И вспомните слова Мельникова, которые приводила вам Ващенко: «Ни одно доброе дело не проходит для нас безнаказанно».

— Расхожая нынче мудрость, — усмехнулся Крымов. — А, кстати, какие новости насчет пишущих машинок?

— Новости есть, да только они ни к чему нас не приближают. У Сазонова и Хрунина машинок не имеется. У Ващенко югославская «Де люск», но с мелким шрифтом.

Помолчали немного. Агеев спросил:

— Курсы отменяются?

— Да, ты никак жалеешь об этом?

— Втянулся. И не скрою — пощупать хочется Кирилла Викторовича Хрунина, то есть Дика Ричардсона.

— Пощупай.

— А репетиция?

— А ты без репетиций. Как говорят в футболе, сыграй с листа…

…Алексей Васильевич Сазонов не мог скрыть волнения.

— Я понимаю, — сказал он Крымову, — что мой ответ может быть вами истолкован превратно. И все же я скажу честно: если бы Мельников не умер, через год-другой на посту директора треста его надо было бы заменить.

— Все люди, работающие в тресте, с которыми я до вас встречался, а их было немало, придерживались противоположной точки зрения.

— Они заблуждались, — он лихорадочно поправил очки, проверил складку на брюках.

— В чем?

— Вернее, в ком, — поправил Крымова Сазонов. — В Мельникове. Он хороший специалист, замечательный человек. Любимец коллектива. В общем, отец родной. Но морально устарел. Он принадлежал к той, уже уходящей формации директоров, для которых завод — это он, комбинат — это он, трест-это он. И это правда. Когда Мельников болел, к нему ведь по поводу каждой бумажонки бегали. Умер — трест лихорадит, потому что всех отучил от самостоятельности. Все брал на себя.