– Борь… Борь… – привстал Виноградов.

– У… меня… е… есть… се… сердце! – рыдая, проговорил Боренбойм и рухнул на колени. – Есть… ееесть… е… е… е… е… ааааа!!

Рыдания сотрясли его, слезы брызнули из глаз. Он согнулся. Упал на ковер. Забился в истерике. Виноградов нажал кнопку селектора:

– Таня, быстро сюда! Быстро!

Обежав вычурный стол, склонился над Боренбоймом:

– Борьк, дорогой, что с тобой?.. ну найдем мы этих гадов, не бойся ничего…

Боренбойм рыдал. Прерывистые всхлипы слились в хриплый вой. Лицо Боренбойма побагровело. Он сучил ногами.

Вошла секретарша.

– Воды дай! – крикнул ей Виноградов.

Она выбежала. Вернулась с бутылкой минеральной. Виноградов набрал воды в рот, прыснул на воющего Боренбойма. Тот продолжал выть.

– У нас успокоительное есть? – Виноградов придерживал голову воющего.

– Анальгин только… – пробормотала секретарша.

– Валерьянки нет?

– Нет, Матвей Анатольич.

– Ничего у тебя нет… – Виноградов намочил носовой платок, попытался приложить ко лбу Боренбойма.

Тот выл и корчился.

– Еб твою… что это за… – растерянно причмокивал Виноградов, стоя на коленях.

Стал лить воду из бутылки на побагровевшее лицо Боренбойма.

Не помогло. Корчи сотрясали тело.

– Чего-то не то, – качал головой Виноградов.

– У него горе?

– Да, горе. Шестьдесят девять тысяч долларов перевели, и не знает кто! Горе горькое, блядь! – зло усмехнулся Виноградов, теряя терпение. – Борьк! Н у, хватит, в самом деле! Хватит!! Боря!! Стоп! Молчать!!

Он стал бить Боренбойма по щекам. Тот завыл сильнее.

– Нет, это черт знает что! – Виноградов встал с колен, сунул руки в карманы.

– А может, коньяку? – предложила секретарша.

– Черт, щас все сбегутся! Тань, вызывай «неотложку». Пусть ему вколют в жопу чего-нибудь… я не могу это слышать. Я не могу это слышать!

Он сел на стол. Оглянулся, ища сигареты. Вспомнил, что бросил. Махнул рукой:

– Начался денек, еби твою…

Секретарша взяла трубку телефона:

– А что сказать, Матвей Анатольич?

– Скажи, что… человек потерял…

– Что?

– Покой! – раздраженно выкрикнул Виноградов.

Мальчик хочет в Тамбов

14.55. Моховая улица

Лапин брел от метро «Библиотека имени Ленина» к старому зданию МГУ. На плече висел рюкзак. С хмурого неба сыпалась мелкая снежная крупа.

Лапин вошел в решетчатые ворота, глянул в сторону «психодрома» – небольшой площадки возле памятника Ломоносову. Там стояла группа студентов с бутылками пива. Двое из них, худощавый сутулый Творогов и маленький длинноволосый Фильштейн , заметили Лапина.

– Лапа, иди к нам! – махнул Фильштейн. Лапин подошел.

– Чего это ты так рано? – спросил Творогов.

Фильштейн засмеялся:

– Лапа по нью-йоркскому времени живет! Господин Радлов спрашивал про тебя.

– Да. Типа: где зажигает мой любимец? – вставил Творогов.

– Чего? – хмуро спросил Лапин.

– У тебя похмелье, Лап? Курсовик принес?

– Нет.

– И мы нет!

Фильштейн и Творогов засмеялись.

– Дай глотнуть. – Лапин взял бутылку у Творогова, отпил. – Рудик здесь?

– Не знаю, – закурил Творогов.

– В «Санта-Барбаре» посмотри.

– Слушай, это правда, что у него предки в какой-то секте?

– Кришнаиты, по-моему, – выпустил дым Творогов.

– Не, не кришнаиты, – мотнул кучерявой головой Фильштейн. – «Брахма Кумарис».

– А это чего такое? – Лапин вернул бутылку Творогову.

– Брахма – один из богов индийского пантеона, – пояснил Фильштейн. – А что такое «Кумарис» – спроси у Рудика. Они каждый год в Гималаи ездят.

– И он тоже?

– Ты что! Ему это до фонаря. Он на металле торчит. С Пауком туcуется. А чего ты? Интересуешься?

– Так, немного.

– Ты чего, Лап, поддавал вчера или трахался?

– И кололся тоже. – Лапин направился ко входу.

Вошел. Поднялся на второй этаж. Прошел пустую курилку. Зашел в распахнутую дверь мужского туалета. Там никого не было, кроме горбатой уборщицы неопределенного возраста. На грязном полу в луже мочи лежала перевернутая урна. Окурки, банки из-под пива и другой мусор валялись рядом. Уборщица шваброй сдвигала мусор к помойному ведру. Лапин недовольно прищелкнул языком. Заметив его, горбунья укоризненно покачала головой: