…Или правда не узнала?!

Вадик похолодел. Что же у него с лицом? Что эти эсэсовцы сделали с его прекрасным лицом?!

Он доковылял до доски объявлений, покрытой толстым стеклом. Там, где стенд оставался свободным, он смог рассмотреть свое отражение на темном фоне.

Однако крутые у них гримеры… «Оскара» давать можно. Губернатор Калифорнии из финала второго «Терминатора», когда его поплющили бетонной балкой, выглядел гораздо симпатичней банковского клерка.

Он перевел глаза на объявление. «По всем вопросам, связанным с противоправными действиями сотрудников, вы можете обратиться в районную прокуратуру. Тел…»

Вадик не станет обращаться. Он же с лестницы упал. В присутствии трех незаинтересованных свидетелей. А свидетели наверняка найдутся. Иначе тоже упадут.

Летний вечер радовал освежающей прохладой. В соседнем парке пели птицы, а на соседней стройке ухал агрегат, забивающий сваи. Хотелось слушать и слушать… И думать только о хорошем. Например, про розового фламинго в лучах заката.

Левая нога вела себя не очень хорошо. Не желала идти. Вадик оперся о кирпичную стену отдела и дотащился до угла здания.

— Ну, наконец-то! — раздался за спиной голос, который невозможно было спутать с голосом Максима Галкина. — Чего так долго?

Никита пострадал значительно меньше. Опять выручил бронеживот. И потом, он никого не обзывал проституткой и подписывал все, что велели, как подобает любому законопослушному гражданину. А бровь ему разбили при задержании.

— Ты чего, не ушел?

— Танкисты своих не бросают, — он подставил другу пухлое плечо, — обопрись, путь не близкий. Мы за линией фронта.

— Где?

— До базы шесть остановок на метро. Но до метро тоже надо добраться. А это километра два по проспекту. Боюсь, до закрытия не успеем. С такими-то ранами… — Он сочувственно посмотрел на Вадика. — Можно, конечно, на тачке доехать, но у меня полный финансовый коллапс. У тебя вроде три штуки оставалось.

— Если найдешь, можешь забрать себе…

— Вот козлы, — без лишних вопросов врубился в тему знавший жизнь брокер. — Кредитку тоже умыкнули?

— Нет… Ума, наверное, не хватило.

— Значит, мы спасены!

— Не совсем. — Вадик потер ладонью лоб и наморщился, словно футболист, вымаливающий у судьи желтую карточку для сбившего его соперника. — Я, кажется, пин-код забыл.

— Как забыл?! — расстроился Никита, собиравшийся было поднять руку и крикнуть: «Эй, извозчик!»

— Если тебе прямым в нос зарядят, ты собственный ИНН забудешь.

— Я его и так не знаю…

Вадик не прикидывался, чтобы сэкономить на таксомоторе. Он действительно не помнил кода. Удар у майора был поставлен хорошо, не оставлял никаких шансов на спасение. Самое страшное, он нигде не записал его. Цифры вызывали какую-то ассоциацию — то ли год, когда началась Первая мировая война, то ли чей-то день рождения. Такой вот нехилый разброс. И поэкспериментировать нельзя — после третьей попытки банкомат проглотит карточку. Оставалось надеяться, что через несколько дней память восстановится.

— И что делать? У меня даже на метро не наберется. И дома пусто. Можно доехать и у матушки перехватить, но она на тусовку с подружками ушла. Во попали. Хоть на газоне ночуй!

— Замерзнем на газоне. Да и мокро. — Теперь лицо Вадика походило на лицо футболиста, который не симулировал, а действительно получил в кость. — Пешком пойдем. Хотя бы до метро. А там что-нибудь придумаем. На крайняк, попросим у прохожих.

— Ты посмотри еще, может, мелочь оставили? — больше для самоуспокоения предложил Никита.

Мимо прошуршал узкоглазый желтый «ниссан», освежив друзей водицей из широкой лужи. Сразу стало легче. Несмотря на близорукость, Вадик смог разглядеть знакомый профиль следователя СС Шварцкопф.

— Нет, — он стер с лица воду, — не оставили. Они ничего не оставляют. Пошли…

…Если бы художник Василий Верещагин, изображавший ужасы войны, жил в наше время, то свою знаменитую картину «Смертельно раненный» он мог бы смело писать с двух молодых людей, перемещавшихся вдоль проспекта в направлении станции метрополитена, опираясь друг на друга. И картина вышла бы не хуже.

Дабы скрасить поход, друзья делились полученными положительными впечатлениями.

— Слышишь? — приложил ладонь к уху Евпатий Эммануилович. — Это иволга… А это соловей. Соловья ни с кем не спутаешь. Помню, как-то в деревне…

— Ты зачем такие показания дал? — перебил орнитолога Вадик. — Не в первый раз, оказали услуги… Да еще меня приплел.

— Мне не оставили выбора. Он пригрозил все рассказать матушке, а у нее сердце. Могла не выдержать. Да ладно, не велика ложь.