Шрифт:
Глубина страдания вполне проявляется только в «Нищем», но это лишь напрасная мольба об ответе,которая неизмеримо больше и сильнее, чем сама любовь:
Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою; Так чувства лучшие мои Обмануты навек тобою!В последующих «Стансах» (тот же 1830 год) уже догорает вечерняя заря несбывшейся любви, а вернее — надежды на душевное родство, на понимание, на преодоление одиночества:
Смеялась надо мною ты, И я с презреньем отвечал — С тех пор сердечной пустоты Я уж ничем не заменял. Ничто не сблизит больше нас, Ничто мне не отдаст покой… Хоть в сердце шепчет чудный глас: Я не могу любить другой. Я жертвовал другим страстям, Но если первые мечты Служить не могут снова нам — То чем же их заменишь ты?.. Чем успокоишь жизнь мою. Когда уж обратила в прах Мои надежды в сём краю, А может быть, и в небесах?..В «Ночи» (1830) уже перегоревшая горечь, сознание того, что над его любовью посмеялась кокетка (впрочем, и неожиданная «забывчивость»: Лермонтов вдруг называет эту любовь — «первою»):
Возможно ль! первую любовь Такою горечью облить; Притворством взволновав мне кровь, Хотеть насмешкой остудить? Желал я на другой предмет Излить огонь страстей своих. Но память, слёзы первых лет! Кто устоит противу них?И, наконец, твёрдое прощание на дымящемся пепелище безнадёжной страсти-муки, чеканные, в отличие от недавних рыхловатых строк, стихи о том, что отжило в душе и ушло в прошлое — но осталось в памяти:
Я не люблю тебя; страстей И мук умчался прежний сон; Но образ твой в душе моей Всё жив, хотя бессилен он; Другим предавшися мечтам, Я всё забыть его не мог; Так храм оставленный — всё храм, Кумир поверженный — всё Бог! (1831)В так называемом Сушковском цикле стихотворений отражаются множество состояний и оттенков любови как страдания, — она больше потребна юному одинокому сердцу вообще,она не возникла в естественной стихии взаимного влечения — и оттого излилась на первый попавшийся «предмет». Именно эта неполнота взаимности, точнее сказать — вопиющая дисгармония так мучительна для молодого Лермонтова, так невыносима, что ему кажется, будто она рушит все его
…надежды в сём краю, А может быть, и в небесах?..Любовь — условие его жизни, какие бы мучения ни приносила эта сильнейшая страсть.Впрочем, страсть в первоначальном значении и есть — мука.
Моя душа, я помню, с детских лет Чудесного искала… («1831-го июня 11 дня»)Чудесногоон искал прежде всего в любви. Не это ли чудесное промелькнуло перед ним, десяти лет от роду, на Кавказе, в образе белокурой и голубоглазой — ангелоподобной — девочки и тут же исчезло, не оставив по себе даже её имени?..
Звуки небесв колыбельной матери над ним, трёхлетним младенцем («…то была песня, от которой я плакал») — спустя семь лет девочка без названья,ослепительная до слёз: чудесное,показавшись на миг, тут же скрывалось навсегда, продолжая жить с неизбывной силой в памяти сердца…
Когда в юношеском возрасте пришли новые любови, Лермонтов, повинуясь своему существу, опять искал повторения чуда, жаждал некоей предощущаемой и такой, казалось бы, возможной встречи с воображаемым идеалом, но… в конце концов находил лишь разочарование. Пока не понял раз и навсегда: небесное не живёт на земле.