Шрифт:
Тот, набычившись, сверлил взглядом то одного Юрковского, то другого. Вслед за зрачками двигалось и дуло «девятки».
Первым не выдержал Вика — зашипев, словно от боли, он схватился за рукоять нагана, торчавшего у него за поясом, одновременно приседая. Выстрел из маузера слился с револьверным. Семён промазал, а вот Юрковский попал — пуля вошла сообщнику в рот, вышибая на стену кровавые сгустки. Человечище с грохотом упал навзничь.
Наган дёрнулся в сторону Кирилла, но браунинг первым сказал своё веское слово.
Смертельно раненный Виктор рухнул на колени, вяло водя ладонью по мокнущему красному пятну на груди, роняя револьвер.
— Ненавижу… — захрипел он, булькая кровью. — Не…
Авинов стоял недвижимо, будто закоченев. Рука его до боли сжимала рубчатую рукоять пистолета.
— Эфенди умер, — пробормотал Кирилл. — Да здравствует Эфенди…
Юрковский остался один.
Глава 21
СТАВКИ СДЕЛАНЫ
Сообщение ОСВАГ:
Северная Добровольческая армия под командованием генерал-лейтенанта В. Марушевского перешла в наступление в Олонецком направлении, овладев Петрозаводском. 6-я армия РККА в беспорядке отступает.
Части дивизии генерала С. Маркова стремительно продвинулись на территорию так называемого Королевства Финляндии, овладев городами Каяна, Тавастгус, Кристинсстад, Сердоболь, Николайстад (Ваза). Сенат Финляндии в полном составе посажен под домашний арест. Охранные отряды сдаются в массовом порядке, разрозненные части финских егерей продолжают оказывать сопротивление.
Одновременно с сухопутной проводится морская операция — Белый флот на пару с союзным подавил Рейхсмарине [141] и высадил десант в Улеаборге, Або и Мариегамне. Особо отличился экипаж линкора «Императрица Мария», этой осенью впервые вышедшего в море после позапрошлогодней диверсии.
141
Германский ВМФ.
Товарищ Сталин сразу упылил в Москву, а Конармия ещё неделю моталась по степи, разыскивая белоказаков. Вот только Мамонтов почему-то не стал дожидаться будённовцев — ушёл за линию фронта. Тогда Ворошилов вернулся и отомстил как следует жителям Тамбова. Всё им припомнил — и хлеб-соль, и «братиков», и тех горожан, что ушли с белыми, сбив Офицерский полк, и слободских, составивших полк Крестьянский. Да только тамбовцы были уже не те, нынче у них был сильный защитник — Токмаков, ночная власть в городе, а по губернии и вовсе круглосуточная.
В Тамбове, Борисоглебске, Кирсанове спешно окручивали колючей проволокой концлагеря на пятнадцать тысяч душ. Днём Ворошилов и вернувшийся предгубисполкома бросят людей в лагеря, а ночью повстанцы придут, вертухаев перережут и всех выпустят.
На свету некий ярый «снегирь», [142] начальник милиции, расстреляет спекулянта, менявшего на хлеб часы-«кукушку», а по темноте его самого повесят на Частной улице. [143] Виси, мол, качайся в назидание!
142
Так в то время прозывали милиционеров — из-за красных фуражек.
143
Вблизи Частной улицы располагалась первая полицейская управа в Тамбове.
Авинову пришлось туго. Крестьяне-повстанцы не складывали оружия, они продолжали бороться против Советской власти — и за свою жизнь. Кремль объявил их бандитами, подлежащими истреблению за разбои и грабежи. Четыре бронепоезда утюжили пути, обстреливая леса химическими снарядами, аэропланы бомбили сёла и деревни, чоновцы расстреливали всех подряд, «от старца до сущего младенца». [144]
И антоновцы, то бишь токмаковцы, приспособились — они развинчивали рельсы, цепляли их концы упряжками лошадей — и разводили «усами». Уложить обратно рельсы, согнутые в дугу, было нельзя — и пару дней в округе стояла тишина, «бепо» пройти не могли. Однако и пассажирские составы тоже простаивали.
144
Потрясает не жестокость сама по себе, а яростная русофобия большевиков. Ведь нигде больше продразвёрстка не велась столь диким манером, как в Центральной России. Никогда не прижимали горцев на Кавказе или жителей среднеазиатских кишлаков. Того же Джунаид-хана, басмача, боровшегося против Советов и пустившего реки крови, не стали даже сажать — простили. Русских же крестьян уничтожали, как вредителей сельского хозяйства, — стреляли, бомбили, травили газами, «катали» в машинах-душегубках. Даже по официальным данным, население Тамбовской губернии сократилось тогда на 250 тысяч человек, сколько же на самом деле было истреблено «кулацко-бандитских элементов», никто нам уже не скажет.
На перекладных, то и дело пересаживаясь с поезда на подводу, с подводы на грузовик-попутку, Авинов добрался-таки до Белокаменной.
Голодный, злой, невыспавшийся, Кирилл первым делом позвонил Сталину из какого-то большевистского присутствия и доложился:
— Товарищ Сталин, Юрковский прибыл.
— Очэнь хорошо, товарищ Юрковский, — ответил глуховатый голос наркомнаца. — Ви в Москве?
— Только что с вокзала.
— Хорошо, товарищ Юрковский, отдыхайте. Вечером ви мнэ понадобитесь.
Послушав гудки и скорчив рожу, Авинов тут же дозвонился до «Буки 02»:
— Дядь Петь, картошки я накопал («Задание выполнено»).
— Гнилой много? — поинтересовался «Буки 02» («Без происшествий?»).
— Да не…
— Ну это дело надо обмыть! Выпивка за мой счёт. Первачок! («Встречаемся на Патриарших прудах. Есть задание. Это важно!»)
Честно говоря, Авинов был разочарован. Обычно Буки говорил не «обмыть», а «отметить» — и встреча проходила в «Подполье», где можно было хоть поесть по-человечески. И на тебе…
Выйдя на бульвар Патриаршего пруда, [145] Кирилл сбавил шаг, ступая неторопливо и чинно. Умаялся комиссар, решил воздухом подышать. Имеет право.
Стогова ждать долго не пришлось — генерал догнал Авинова и зашагал рядом.
— Всё хорошо? — спросил он.
— Всё хорошо, и даже лучше!
Кирилл в нескольких словах обрисовал положение дел с «токмаковщиной».
— Отменно поработали, — похвалил его «Буки 02», — отчётливо! Хвалю.
145
Так в те годы называли сквер, разбитый у Патриарших прудов.