Шрифт:
Отсюда и концепции всякие… Бред все! Сознание живо, пока здравствует тело, – это аксиома. Остановились процессы в клетках, и все – хана, извиняюсь за выражение. Просто все! Никаких высших разумов и астральных субстанций…
– Значит, нет ничего такого? – переспросил внимательно слушавший бригадир.
– Ага – нет, – охотно подтвердил Пульман. – Совсем нет. Труп – куча дерьма – потом одни кости. Потом и они истлеют, – А как же… Как же вечные истины?! – не на шутку разволновался Вовец. – Ну, те, что из поколения в поколение? Вон – Пушкин, например? Давно ведь истлел, а до сих пор дух его с нами! До сих пор: «…я помню чудное мгновенье, передо мной…» А?!
– Оух-ха-ха-ха!!! бх-ха-ха-хррр… – Пульман расхохотался так, что даже всхрапнул на вдохе – до того рассмешил его витийствующий перед заготовленным «ТТ» бригадир. Расхохотался и поперхнулся, побагровел, бедолага.
– Чего это ты, а? Приступ, что ли? – поинтересовался Вовец недовольно – вдруг придется возиться с этим придурком.
– Да нет, милейший. – Доктор вытер слезы и покачал головой. – Какой, в задницу, приступ… Смешно просто. Вот ты – достаточно поживший, многое повидавший тип, бандит, угробивший, наверное, не один десяток людишек…
А такую чушь порешь – как пионер сталинской поры… Ммм-да. Пушкин жив в нашем сознании только лишь потому, что в свое время писал о вещах, сильно интересующих любого индивида, наделенного признаками пола. Человек по натуре своей страшно эгоистичен. Ему интересно лишь то, что сильно его задевает, образно выражаясь, проникает в самую душу. На остальное ему наплевать. Миллионы людей ушли в небытие с момента смерти поэта. Миллионы! Ты их помнишь? Вот ты, например, знаешь, что на днях дядя Вася, гравер, помер, а? Не знаешь и никогда о нем не вспомнишь – тебе до него нет никакого дела. А ведь на многих обелисках Ложбинского кладбища его рукой высечены эпитафии и данные о почивших… А вот ежели, к примеру, Пушкин писал бы не о любви и страсти, а, допустим, о том, на что всем наплевать? Ну представь себе – возьмись Александр Сергеевич вдруг описывать приключения дерьма? И не знал бы ты ничего о Пушкине, друг ситный!
Вечные истины! Ха! Человек смертен – вот вам истина! Если при жизни он не поднапрягся да не увековечил свое имя какими-то потугами, которые всех подряд задели и растревожили, о нем никто и не вспомнит. Плоть и кости сгниют, могилка сровняется с землей, потом это место спланируют экскаватором и построят на нем общественный сортир…
– Ну и козел же ты, – тихо констатировал Вовец. – Все опошлил, чмо… Я-то хотел перед смертью удостовериться, что дух мой не исчезнет бесследно, куда-то там попадет… Угу… Выходит, нет другой жизни.
– Нет, нету, – согласно покивал головой Адольф Мирзоевич, доставая платок и вновь протирая плешь. – Так что – брось стреляться, уважаемый товарищ Анисимов. Я в курсе всех твоих неурядиц и как раз пришел, чтобы вытащить тебя из дерьма. Только хочу предупредить – ты уж давай посерьезнее, без придури…
– Я могу пристрелить тебя, как собаку, – мрачно изрек Вовец. – Ты че, в натуре, не врубаешься, что это тупиковый базар?! Ну ладно, можешь ты моих дебилов гипнотизировать… Так ведь ты столько времени с дегенератами работал, наловчился с ними обращаться… Или ты мне всю «ложбинскую братву» загипнотизируешь? А потом поедешь в столицу и одним махом очаруешь центровой сходняк?! Тогда давай – делай! И кстати – что именно ты знаешь? И откуда? – Бригадир настороженно прищурился и погладил рукоять «ТТ».
– Ну, ладно. – Адольф Мирзоевич встал с дивана и, приблизившись к столу, постучал по нему кулачком, как бы призывая собеседника проявить максимум внимания. – Я прекрасно знаю, кто проткнул ломом Малика. Я еще прекраснее знаю, кто забил до смерти Калгана. Годится?
– О как, – недоверчиво блеснул глазами Вовец, внезапно вспотев лбом. – Ага! Ты ж ведь говоришь, что гипнотизер, бля… Ага, ага… А что?
Наверно, загипнотизировал какого-то идиота и кое-что выведал. Ну что – молоток!
Ну, давай, выкладывай!
– Это еще не все, – торжественно произнес Пульман. – Не все, дорогой ты мой! Это именно я организовал обе эти акции. Да не смотри так – я тебе точно говорю: я! Организовал, чтобы загнать тебя в тупик. А теперь…
– Ой, бля! Как ты мне надоел, дебила кусок! – болезненно поморщился бригадир, разочарованно качая головой. – Ты ж в такой час приперся, в такую торжественную и светлую минуту… Чего ты несешь, придурок? Я ж на тебя и пулю тратить не буду – одной рукой задушу! Я тебя щас…
– Но-но, приятель! – опасливо отстранился Пульман и поспешно добавил:
– Я готов предъявить доказательства – прямо сейчас. Я же просил – посерьезнее! Не надо думать, что все вокруг тебя – идиоты. Я могу доказать, что это не шутка.
– Можешь? – Бригадир выпростался из-за стола и приблизился к собеседнику.
Глядя немигающим взором на его огромные кулаки, Адольф Мирзоевич бесцветным голосом произнес:
– Клянусь своим здоровьем – могу. Если не докажу – можешь меня пристрелить. Как собаку.
– Ага, – вдруг согласился Вовец, отчего-то успокоившись. – Ты-то мне и нужен. Щас я позову пацана – мы все это запишем на диктофон, а потом кое-куда поедем и ты все это обрисуешь… Ага. – Бригадир задумчиво нахмурился и нехорошо цыкнул зубом. – Но сначала запишем. За-ши-бись… Только вот… голову тебе отрежут, – деловито присовокупил Вовец. – Угу… Голову надо на центровой сходняк отвезти.