1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.

Москва, 23 августа 1939 года.

Идея раздела Польши появилась не сразу. Сначала – в общей форме рассуждений Риббентропа о том, что у СССР и Германии нет противоречащих интересов в Восточной Европе, а для Германии само существование Польши нетерпимо. Затем – в форме отказа Германии от создания некоего украинского государства на польской земле. Наконец, при разработке проекта договора от 23 августа – в совершенно определенной форме линии разграничения государственных интересов двух стран по Нареву, Висле и Сану.

По состоянию на 23 августа решение выглядело так: окончательная судьба Польши будет решена позже, пока по центру страны проводится линия разграничения советских и германских интересов. Литва относится к германской сфере.

У Сталина эта линия сомнений сначала не вызывала. Более того, когда Молотов 28 августа с ужасом установил, что авторы протокола впопыхах забыли упомянуть реку Писсу (она шла севернее Нарева), то он срочно связался с немецким послом фон дер Шуленбургом, и было решено сделать специальную запись с упоминанием Писсы. Лишь затем говорилось о Нареве, Висле и Сане. Так появилось «разъяснение» за подписью Молотова и Шуленбурга, в котором была подтверждена линия, разрезавшая Польшу с севера на юг приблизительно пополам.

До 17 сентября это был проект теоретический. 17 сентября он превратился в реальность. Пока немцы завершали окружение Варшавы, Красная Армия в этот день двинулась к Бресту и Львову. До этого немцы очень торопили Сталина, который выжидал исхода боев в центральной Польше. Затем в Москве вдруг появились сомнения: а остановятся ли немецкие дивизии на обусловленной линии? Для советских же войск была поставлена цель выхода к линии Белосток – Брест – Львов.

Подозрительность Сталина сыграла свою роль. В ночь на 18 сентября он вызвал Шуленбурга и, несмотря на заверения последнего, не без ехидства сказал:

– В лояльности немецкого правительства я не сомневаюсь, однако известно, что военные очень неохотно уходят с завоеванных территорий…

Присутствовавший военный атташе генерал Кёстринг парировал:

– Немецкие генералы делают, что им прикажет фюрер!

Так или иначе, червь сомнения уже шевелился в голове Сталина. Результат был неожиданный: через день Молотов сообщил Шуленбургу, что у советского правительства возникло новое решение: не оставлять «остаточное польское государство», а провести линию разграничения непосредственно между СССР и Германией. Для этого необходимы новые советско-германские переговоры.

Что же случилось?

Судя по всему, все время после немецкого вторжения в Польшу в Москве обсуждались различные варианты советского поведения. Когда же быстро обозначились успехи вермахта, пришлось принимать решение. Оно в любом случае означало использование войск Красной Армии. Напрашивалось самое простое обоснование (оно и было опубликовано): польское государство распадается, Советский Союз не может оставить в беде своих братьев по крови в Западной Белоруссии и Западной Украине и берет их под защиту. Обоснование выглядело логичным: не вступление в войну, а лишь акция по защите белорусов и украинцев, основная масса которых живет в составе СССР в своих национальных республиках. Но тогда возникала новая сложность: а как обосновать движение Красной Армии к Висле и Нареву, в районы с чисто польским населением?

Здесь-то и пришло новое сталинское решение. Остановиться не на Висле у Варшавы, а на Западном Буге у Бреста. Оно было близким для Сталина, испытывавшего еще с 1920 года антипатию к полякам, вовсе не встретившим тогда цветами конные армии Буденного и Ворошилова. Перспектива иметь в 1939 году дело с враждебным местным населением отнюдь не могла радовать советское военное и политическое руководство. Впрочем, Сталин и в августе едва ли хотел идти к Варшаве. Но, как умелый политик, он совсем не собирался делать подарок Гитлеру. Он предложил ему обмен: Гитлер получает большую часть Варшавского воеводства и все Люблинское, Сталину же передается Литва, первоначально отданная в немецкую сферу. Именно об этом Сталин сказал немцам 20 сентября, предложив оформить обмен новым соглашением – разумеется, секретным.