В груди невыносимо щемило, так сильно, что Гарри задыхался, но упрямо не отводил глаз, не отстранялся, уже зная, что готов это сделать. Она понимает меня, а Драко, кажется, наконец, смог меня простить. И это — на порядок больше, чем я надеялся получить на прощание. Разве мне есть, на что жаловаться?

Слезы рванулись наружу, и Гарри уже не понимал, что их вызвало — чувство, которому он еще не мог подобрать названия, билось где-то в груди, билось так отчаянно, что это вызывало почти физическую боль. Боль, которую все сложнее становилось терпеть, и Гарри невольно впился ногтями в плечо Драко, боясь пошевелиться и выдохнуть.

А потом боль обрушилась с такой силой, что Гарри закричал, согнувшись и прижав руки к груди. Ладонь Драко на талии вдруг стала болезненно горячей — и отдернулась; Малфой сдавленно зашипел, откидываясь на спину, будто и ему было невыносимо больно.

Луна Лавгуд, растерянно хлопая глазами, смотрела на них, сжавшихся на кровати — один лежа, другой сидя на коленях, каждый в своей агонии — и щурилась от разрастающегося, болезненно-яркого, пронзительного света.

* * *

Боль закончилась внезапно, будто выключившись, и Гарри еще долго судорожно глотал воздух, боясь, что снова задохнется. Его трясло, руки дрожали, комкая простыни, все тело ломило, словно его смяли в комок, а затем небрежно расправили. Сознание лихорадочно ощупывало само себя, и куски мозаики никак не складывались в одно целое, упрямо расползаясь в разные стороны.

Последним, что помнил Гарри, была стена ревущего пламени, отрезающая его от полуразрушенного Большого Зала для приемов в Малфой-Меноре, разделяющая мир на него самого, в компании трупов Дамблдора и Тома Риддла — и на все остальное. В этом остальном ничком лежал в нелепой, изломанной позе бесчувственный Северус, в нем догорали обуглившиеся останки Джинни, и бессильной, отчаянной яростью сверкали полубезумные глаза Симуса Финнигана.

В нем оставался распластанный на полу Нотт, принесший в своей памяти картинку, с которой любая дальнейшая жизнь теряла остатки смысла. В нем — где-то далеко, в подземельях — лежал растерзанный Драко Малфой, так и не дождавшийся помощи. Драко, которого Гарри был готов потерять — но живым, а не мертвым.

Потом следовали обрывочные то ли воспоминания, то ли просто образы — темноты, огня и ужасающего, беззвучного, беспомощного одиночества. Они затягивали в себя, будто водоворот, путая мысли, не давая остановиться и отделить кошмар от реальности.

Гарри резко вскинул голову, оглядывая комнату. Я дома? — задохнулся он. Я здесь? В своей спальне, в поместье? Как?..

Рядом с ним кто-то зашевелился, и Гарри невольно подвинулся — и замер, вглядываясь в лежащего на подушках полуобнаженного человека. Этого не может быть, — стучало в висках остановившееся время. Он узнал бы его из тысяч, из миллиардов, по одному ему ведомым черточкам и знакам, по оттенку кожи, который невозможно ни с чем спутать. Но — этого ведь просто не может быть…

— Драко… — одними губами прошептал он.

Малфой резко вскинул голову, убирая ладони от лица, и уставился на Гарри с немым, отчаянным, каким-то полубезумным изумлением. Он помнил эти глаза, этот взгляд, эти вечно растрепанные волосы — так, как невозможно забыть собственное отражение в зеркале. Он жил с этим образом бесконечность последних месяцев, бродя за ним тенью по дому, изнывая от желания прикоснуться, поговорить, услышать его голос — еще хотя бы раз. Выматываясь от ожидания чуда — и все равно не переставая ждать, что однажды, хоть когда-нибудь, что-то произойдет — и призрак Гарри Поттера заговорит с ним. Заберет его с собой.

Драко смотрел на сидящего перед ним взъерошенного человека — и не мог заставить себя выдохнуть, пошевелиться, сказать хоть что-нибудь. Губы дрожали, и мгновенно заледеневшие пальцы отказывались слушаться, вцепившись в скомканные простыни. Он смотрел — и чувствовал, что проваливается, падает в эти ярко-зеленые глаза, как в пропасть, как в предвкушение долгожданного конца. Как в счастье.

— Драко! — вдруг отчаянно выкрикнул Гарри — и рванулся вперед, хватая Малфоя за плечи, вглядываясь в его лицо.

Ты жив! — надрывно, истерически кричало что-то внутри. Ты жив, ты здесь, Мерлин тебя побери — как?..

— Как ты мог!.. — рявкнул он вслух, сжимая пальцы до синяков на бледной коже. — Я же… я видел твой труп, Малфой! Видел собственными глазами!.. Как ты мог… позволить мне!..

Гарри захлебнулся криком, в его глазах стояли злые, отчаянные слезы. Драко непонимающе моргнул, все еще не веря, что это — те самые руки, тот самый, знакомый крик… Тот самый Поттер…

— Я думал, что ты мертв!.. — выдохнул Гарри, впиваясь ногтями в плечи Малфоя. — Я видел… Там, в подземелье…

— Это был не я… — завороженно прошептал Драко, не сводя глаз с изгиба знакомых губ. — Это… Люциус…

Призрак был здесь, с ним, он держал его в объятиях, он тяжело дышал ему в лицо, и этого было слишком много, чтобы поверить. Чтобы обрадоваться тому, чего ждал так долго. Ведь к призраку нельзя прикоснуться? Он всегда исчезал, когда Драко пытался… хотя бы чуть-чуть…

— Поттер… — замирая, медленно выдохнул он. — Поттер… это правда ты?..

Гарри плакал, кусая губы, не выпуская его из дрожащих рук, не отстраняясь, будто не знал, чего хочет больше — оттолкнуть Драко от себя или сжать покрепче, и эта нерешительность смела одним махом все доводы Малфоя.