Шрифт:
Этика, мне кажется, в этих делах должна быть чисто субъективной. Я допускаю единобрачие, моногамию и т. п., но не как общее правило, не как выражение чего-то истинного и совершенно не считаю их идеалом. Возможно, большая свобода в этих обстоятельствах — лучшая вещь. Страстность, чувственность — не страшна и справедлива — она красива, когда молоды. Нет хуже ипокризии (ханжества, лицемерия. — Р. Б.). Неясно, отчего чувственность лучше в единобрачии, а ведь она должна же быть.
При более правильном устройстве общественных условий и при более сильном развитии умственных интересов исчезнут проституция и разврат — но больше разовьётся красивая чувственность. Странно, что в этих вопросах и искренние люди боятся думать».
Перед уходом
После сокрушительных поражений фашистов под Сталинградом и Курском, в конце августа 1943 года, Вернадский вернулся в Москву. Время от времени он жил в санатории «Узкое» под Москвой.
В марте, в день восьмидесятилетия, ему присуждается Сталинская премия первой степени (половину ее он отдал на нужды Красной армии, другую половину почти целиком роздал). Он продолжал думать о будущем Родины. В записке президенту академии предложил:
«Я считаю необходимым восстановить деятельность Урановой комиссии, имея в виду как возможность использования урана для военных нужд, так и необходимость быстрой реконструкции разрушений от гитлеровских варваров…»
Эта комиссия была создана по его инициативе летом 1940 года Постановлением Президиума АН СССР. Председателем был избран В. Г. Хлопин, его заместителями — В. И. Вернадский и А. Ф. Иоффе. Работа её так и не успела развернуться.
В начале войны сын Владимира Ивановича Георгий в письме из США сообщил, что поговаривают о какой-то особой бомбе небывалой мощности. Владимир Иванович понял, что речь идёт об атомной бомбе. Этим объясняется его забота об Урановой комиссии. Значит, он верил, что руководители Советского Союза не будут применять атомное оружие в агрессивных целях, и оказался прав: атомные бомбы «испытали» на людях США, тогда как первую атомную электростанцию построили в СССР.
Сыну он пишет, сравнивая две мировые войны: «Мне хочется тебе написать несколько слов о том резком изменении, которое наблюдаешь на каждом шагу в этой войне в сравнении с прошлой. Совершенно несравнимо. Народ как бы переродился. Нет интендантства, наживы и обворовывания. Армия снабжается, по-видимому, прекрасно. Много помогают колхозы. Исчезла рознь между офицерством и солдатами. Много талантливых людей… достигает высших командных должностей.
Чрезвычайно характерно, что колхозы разрешили вопрос… о получении больших урожаев… многие из них получили большие сбережения. Это неожиданно сказалось в последнем займе на войну. Семья колхозника из Казахстана казаха Бедырбекова пожертвовала 1 миллион 36 тысяч рублей наличными. Заём, выпущенный 5 июня (1943 г.) на 12 миллиардов, перевыполнен в первый же день, и, в конце концов, в общем перевыполнен на 8 миллиардов 323 миллиона 32 тысячи рублей.
Для меня, который перед революцией был в Аграрной комиссии и который, так же как и ты, интересовался аграрным вопросом в аспекте не помещиков, а крестьян, то, что произошло, явилось совершенно неожиданным…
Я вижу, что колхозы разрешили интенсивное хозяйство 1) благодаря образованию государственной организации МТС… 2) Что более слабо пока — это то, как в больших деревенских посевах идёт интенсивная агрономическая помощь. Они имеют иногда прекрасных агрономов, одного на всех. И есть интересный народный агрономический опыт…
Это — новая многоязычная Россия.
Интересна помощь разорённым немцами городам и сёлам и армии вообще как отдельными членами колхоза, так и колхозами. Посылками колхозами продуктов или транспортом и машинами, танками, пушками и т. д. С ними на фронт едут и их уполномоченные».
«Загадка жизни все-таки остается, — записывает он. — И я чувствую себя здесь мальчиком, вспоминая прекрасный образ Ньютона, о котором он писал в старости: маленький мальчик, строящий постройки на берегу океана Неизвестного». И еще: «Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы… Чувство единства всего человечества…»
Он не похож на героя, бросающего вызов смерти. Он ее просто не замечает. Он продолжает жить и работать, как обычно. И в этой обычности, быть может, больше героизма, чем в отчаянной решимости того, кто сознательно рискует своей жизнью.
Запись в дневнике (23 августа 1944 года): «Сейчас ученых должны сильно поднять, так как их роль в достижениях войны огромна, и мы должны считаться с огромным ростом русской науки в ближайшем будущем. Мировое значение русской науки и русского языка будет очень велико, ранее не бывалое». Так и произошло.
Он продолжает жить будущим; пишет дочери: «Лично я думаю, что мир будет скоро и что я увижу зарю ноосферы». Готовит доклад «Проявление минералогии в космосе». Он по-прежнему охвачен чувством космоса, его непостижимой стройности, отражением которой являются на Земле биосфера, живое вещество, ноосфера, человек.
Неожиданна его дневниковая запись 7 ноября 1944 года: «По существу, аморальное — цель оправдывает средства — даёт временные выгоды. Но в конце концов может разрушить всё. Миллионы арестованных. Думаю иногда, что кончится крахом. Сейчас Берия лучше Ежова, но в конце концов его «работа» отрицательна — гангрена. Я думаю, что будущее моей внучки безопаснее в США».