В 1944 году в ГУЛАГе находилось менее 1,2 миллиона заключённых (при населении страны около 200 миллионов), из них осуждённых «за контрреволюционные преступления» — 269 тысяч. Учитывая ситуацию в стране, немного. (В «благополучных» США процент осуждённых был примерно такой же, как в СССР и до, и во время войны, и позже.) В окружении Вернадского были распространены преувеличенные слухи о репрессиях в СССР, и это сказывалось на его политических взглядах.

Несмотря на слабое знание Вернадским реальной жизни советского народа и тех трудностей, которые приходилось преодолевать СССР из-за происков внешних и внутренних врагов, отдельные его замечания весьма проницательны. Крах великой державы во многом предопределило буржуазное вырождение партийно-государственной верхушки. Это он отмечал не раз. И смерть Сталина стала роковым рубежом, что он тоже предполагал.

Сказалась и позиция уважаемых Вернадским интеллектуалов, среди которых преобладали вовсе не патриоты евразийской державы и славянского единства, не бескорыстные искатели истины, а поклонники западной цивилизации, заражённые буржуазной идеологией, алчные до материальных благ и почестей.

Они называли себя борцами за демократию и права человека, против тоталитаризма. Как верно сказал философ Александр Зиновьев: «Целили в коммунизм, а попали в Россию». Добавлю: целили в Сталина, а попали в русский народ. Хотя были и те, кто целил в Россию-СССР и в русский народ.

Нет ничего особенного в том, что у государства и народа есть внешние и внутренние враги. Это — обычная ситуация. Вопрос в том, как на это реагируют народные массы. Советский, а прежде всего русский народ, как показали события начиная со времён хрущёвской «перестройки», утратил доверие к правителям страны. Высокие идеалы остались на словах.

После огромных трудностей, одержав великую Победу в самой жестокой и кровопролитной войне, наш народ постоянно улучшал свои бытовые условия. Выросли поколения, не знавшие бед и лишений. Казалось бы, вот она — эра ноосферы! А страну сдали на милость победителям в идеологической войне, где преимущество имеет наиболее подлый и лживый. Победители, как водится, принялись присваивать природные и интеллектуальные богатства России.

Проживи Владимир Иванович ещё всего лишь год, он бы ужаснулся злодейству США, испепеливших в атомном пекле два японских города с населением около 100 тысяч человек. А он полагал, что для СССР будет благодатным «союз с англосаксонскими государствами-демократиями, в жизнь которых вошли глубоким образом идеи свободы мысли, свободы веры и формы больших экономических изменений с принципами свободы».

Теперь, много десятилетий спустя, можно воочию наблюдать, как эти «демократии» подавляют свободу мысли, разжигают войны, обогащаются за счёт менее развитых стран, ведут преступную экономическую политику.

При торжестве ноосферы ничего подобного произойти не могло. И смерть Сталина мало бы повлияла на процессы в нашей стране и в мире. Что означает одна личность, пусть даже выдающаяся, на фоне глобального процесса? Бесконечно малая величина. Если идеалы социализма и коммунизма соответствуют ноосфере, как писал Вернадский, то почему рухнул Советский Союз?

Всё это заставляет всерьёз задуматься: допустимо ли концепцию ноосферы считать бесспорным эмпирическим обобщением? Вернадский не задавал себе этого вопроса. Последней его статьёй стала «Несколько слов о ноосфере», пронизанная оптимизмом, верой в счастливое будущее.

…А жить ему остается недолго. Он это понимал, продолжая работать по-прежнему. Его не тяготил трагичный вопрос человеческого бытия: о неизбежности смерти. Это не просто научная, философская или медицинская проблема. Тут мысль человека начинает отрицать самое себя, убеждаясь в своем достаточно быстром — через месяцы или годы — исчезновении. Познание оборачивается страданием.

Когда друзья сообщили Сократу, что судьи обрекли его на смерть, мужественный мудрец усмехнулся: «А их осудила на смерть природа!»

Странно воспринимает человек некоторые явления. Ужасны душевные муки осужденного на казнь. Но ведь и тот, кто осуждает, и тот, кто казнит, — почти такие же несчастные, как их жертва, хотя до поры не осознают этого. Мы вольно или невольно отделяем гибель принудительную от естественной. Казалось бы, в таком случае каждый должен воспринимать «естественную» смерть как нечто закономерное и обыденное, с философским спокойствием. Но так происходит редко.

Вернадский никогда не испытывал желания продлить свое существование во что бы то ни стало из-за страха вечного небытия. По отношению к вечности ничтожны не только месяцы и годы, но и тысячелетия.

Проблема не в размерах «чаши бытия», а в её содержании.

Человек, не осмысливающий свою причастность к окружающим людям, своему народу, человечеству, природе, замкнутый в своем личном существовании, как «улитка в скорлупке», с ужасом ожидает смерти; она для него — крушение всего, губительная катастрофа личного мира, заменившего ему беспредельность окружающей природы и бессмертие вещества, одухотворенного жизнью.

«Мыслящий и работающий человек есть мера всему. Он есть огромное планетное явление», — считал Вернадский. Кто мыслит и работает, тот выходит из ограниченного личного мирка в надличный мир. Он избавляется не от смерти, а от страха перед ней.