Соскочив с грузовика, Томаш широким шагом направился к хлеву, но, взглянув на собаку, остановился перед крыльцом кирпичного дома и, перекинув автомат на грудь, заглянул в сени.

— Подожди еще немного, — пробормотал он, адресуясь к мычащей корове.

Томаш вошел в дом, остановился в дверях, огляделся, стараясь сориентироваться в том беспорядке, который оставили после себя бежавшие жители, а потом солдаты, прошедшие здесь: ящики комода и дверцы шкафа открыты, одежда разбросана по полу, фаянсовая ваза разбита. На стене криво висит портрет Гитлера с разбитым стеклом и виден след очереди, выпущенной в него.

Черешняк равнодушно смотрел на все это, но вдруг его заинтересовал садовый нож: он открыл изогнутое серпом лезвие, попробовал его сначала пальцем, потом на пряди своих волос и, убедившись, что нож режет, как бритва, спрятал его в карман. Больше здесь ничего интересного не было, поэтому, захватив на кухне эмалированное ведро, он направился наискось через двор.

В хлеву его встретил взгляд темных коровьих глаз, подернутых пеленой боли. Томаш нашел маленькую скамеечку, сел около пятнистого брюха и начал доить. Позвякивала цепь, животное оглядывалось и с благодарностью мычало. Шарик стоял рядом, облизывался и наконец тихо взвизгнул.

— Где миска? — спросил Томаш.

Пес выбежал. В тишине журчали белые струйки молока, сбегая в почти полное ведро. Вернулся Шарик, неся в зубах большую кастрюлю. Томаш налил ему доверху, а потом с улыбкой смотрел, как лакает молоко истомленный жаждой пес. Корова старалась дотянуться языком до руки своего спасителя, который подбрасывал ей в ясли сено.

— Я к тебе потом еще приду, — пообещал Томаш, потрепав корову по белому подгрудку, по лбу, меченному черными пятнами, и озабоченно дотронулся до ее сломанного рога.

Взяв ведро, он свистнул собаку и пошел в сторону дворца, но не по шоссе, а между домами, более короткой дорогой. Довольный, он напевал себе под нос маршевую песенку.

Томаш вышел из-за угла и внезапно остановился, прижавшись спиной к стене дома.

Через открытые ворота он увидел, как два немца в штатском вносят в сарай Григория и Лидку со связанными за спиной руками. Томаш было схватился за автомат, но, взглянув на темные, молчаливые окна дворца, замер в неподвижности. Здесь могли быть еще немцы, и к тому же вооруженные. С сожалением подумал он об отданных четырех гранатах, а вспомнив о найденном парашюте, еще сильнее прижался к стене.

Тем временем те двое вышли и начали толкать внутрь сарая стоявший рядом грузовик. Из дыры в стене сарая выскакивали испуганные куры, бежали через двор, громко кудахча. Спустя довольно долгое время немцы вышли. Женщина со злобной усмешкой старательно заперла ворота сарая на висячий замок. Мужчина подошел к воротам, оглядел след от удара бампером, медленно затворил их и долго потом еще стоял и наблюдал за пустынной деревушкой.

За углом дома, на том месте, где стоял Томаш, осталось только ведро в луже молока. Из лужи пили воробьи. Легкий ветерок осыпал края свежих следов на песке, которые оставил убежавший Томаш. В лопухах у дворцовой ограды притаилась собака. Но всего этого не мог видеть немец, стоявший у ворот, хотя он и смотрел внимательно.

Под широкими темно-зелеными листьями лопухов было душно. Пахло пылью и гусиным пометом. Вечер как будто еще далеко, но здесь, в полумраке, тонко пищали комары, пытаясь в ушах, на носу и около глаз найти ничем не защищенный кусочек кожи, в который можно было бы впиться. Овчарка долго лежала, даже не моргнув глазом, боясь глубоко дышать, чтобы не выдать себя. Когда не знаешь, что делать, застынь в неподвижности — говорит старая лесная заповедь, а Шарик как раз не знал, что ему делать.

Он хорошо понимал, что Лидку и Григория постигло несчастье, но он не мог атаковать их палачей, потому что у них было оружие — от них исходил сильный предупреждающий запах масла и пороха. Решение должен был принимать Томаш, который только что напоил его молоком, но тот исчез. Можно было побежать по его следам, которые, наверное, приведут к танку, но тем временем здесь… Два черных пятнышка у основания бровей сходились все ближе, а вертикальная морщина на собачьем лбу опускалась все ниже к влажному носу.

Черный кот вылез из ворот дворца. Присел, стал греться на солнце. Сильно поворачивая голову и туловище, он начал вылизывать свой загривок. Время от времени он посматривал по сторонам и вдруг увидел среди лопухов врага. Кот фыркнул и выгнул спину.

Шарик, давно напрягшийся для прыжка, обнажил клыки, но неожиданно отказался от этого намерения, вспомнив, что ему надо решить гораздо более важные задачи, чем погоня за котом. И, прижимаясь всем телом к земле, он начал отступать, опустив голову.