Жизнь всё время вносила коррективы в мои планы.

Пригласили на работу в Главную редакцию народного творчества Центрального телевидения. Не совсем то, что хотелось бы. Но ещё одна школа, ещё один пласт искусства.

Во время работы в «Иностранном отделе» «Литературной газеты» занимался зарубежным искусством. А тянуло к древнерусскому. Не оставлял изучение источников по этой увлекательной эпохе.

В Институте научной информации по общественным наукам АН СССР занимался культурой зарубежных славянских стран XX в. А вне службы интересовался взаимосвязями в искусстве России и Европы в XIX в.

Пригласили на работу в Информационный центр по проблемам культуры и искусства Мин-культуры СССР. Занимался современным искусством зарубежных стран, – одновременно ликвидировал «белые пятна» в образовании, связанном с историей живописи Средневековья.

К середине 80-х гг. XX в. мне стало ясно: судьба испытывает меня. Нельзя ждать, когда она создаст мне тепличные условия для того, чтобы я мог заниматься историей русского искусства на протяжении десяти столетий. В истории искусства, как и в большинстве других, точных и «неточных» наук – узкая специализация. Специалист по истории Голландии XVII в. не возьмётся читать лекции по истории искусства Болгарии XV в., а специалист по истории русского искусства XV–XVI вв., не возьмётся написать статью о современном венгерском скульпторе или финском живописце.

Мне же по-прежнему было интересно в истории искусства – многое.

Как сказал один остроумец: «В Пушкине нам интересно всё, кроме пули Дантеса».

Жизнь уходила сквозь пальцы. Написано было уже достаточно много – статей, очерков, эссе, – чтобы не укорять себя за бесцельно прожитые годы. Все «белые пятна», – уже было ясно, – ликвидировать в своём образовании невозможно. В искусстве появляются новые направления, школы, имена. Пока ты изучаешь прошлые эпохи, современность уже стучится в двери.

И я в конце 80-х гг. XX в. взялся за неподъёмную работу: систематизировать мои представления о разных эпохах в истории России – в одном повествовании. Я уже тогда понимал, что это будет не одна книга, а их совокупность, дающая читателю представление о взаимосвязи исторических событий, школ и направлений в искусстве России на протяжении десяти веков.

Так на рубеже XX–XXI вв. родились вначале трёхтомный труд «История Государства Российского: Историко-библиографические очерки» (первый том в соавторстве с С. Бушуевым), а затем и десятитомный труд «История Государства Российского: Свидетельства. Источники. Мнения». Последний десятый том вышел уже в 2002 году…

Не всё удалось, что хотелось бы мне сказать о том, что меня интересует, волнует в этой удивительной, непознанной до конца науке – истории искусства. Но хотя бы о взаимосвязи событий, судеб, школ и течений в русском искусстве я рассказал достаточно, чтобы читателю облегчить вхождение в этот мир.

На это у меня ушло более полувека. Пусть дорога моих читателей к истине станет короче и легче.

Есть такое шутливое (а возможно, и подлинное) признание известного поэта: «Написал стихи о любви. Закрыл тему».

Можно написать сотню книг по истории искусства, о произведениях изобразительного искусства как исторических источниках или источниках для изучения истории, а тему не закрыть.

История искусства бесконечна и вечна, как бесконечно вечнозелёное дерево жизни.

Искусствоведение – изумительно интересная профессия.

Но занятие непосредственно живописью – ещё интереснее.

Так в журналистике: интересно брать интервью у яркого человека (с этого почти все начинают в журналистике, и я с конца 50-х начала 60-х гг. брал интервью у Даниила Шафрана, Мстислава Ростроповича и др.), но ещё интереснее стать человеком, у которого берут интервью, как сейчас говорят, «носителем информации».

Я всегда был убеждён: самая интересная профессия в мире – это художник, живописец, прежде всего.

Художник знает о мире что-то такое, чего не знают все остальные.

Если применительно к истории искусства у меня не было школы и мне, руководствуясь здравым смыслом и интуицией, пришлось разрабатывать собственную систему организации изучаемого материала, применительно к живописи у меня не было ни школы, ни минимальных способностей к реалистическому искусству.

Это как с пением: там слух был, и было «детское неумение управлять своим голосом», так что в хоре мне «карьера» была противопоказана. А в живописи – было ощущение цвета, ритма, понимание определённой иерархии ценностей, ощущение «что хорошо, что плохо», то есть – «слух». «Спеть» же я на этом языке не мог, казалось, ничего.

Мне на протяжении шестидесяти с лишним лет мучительно хотелось писать картины. При этом человек к тому времени, о котором идёт речь, уже неплохо образованный, имевший российский диплом доктора исторических наук и международный диплом «Доктор оф Арт», член Союза художников (по отделению, впрочем, художественной критики), член Международной ассоциации историков искусства и Российской ассоциации искусствоведов, я понимал: то, что я могу и хочу делать в живописи, не вписывается в традиционные каноны.