Шрифт:
— Молодожены вы, что ли?
Зоя покраснела и, отвернувшись, сморщила лоб и пристально уставилась на береговые горы, а я покачал отрицательно головой…
— Сестра? Больно уж дружны. На редкость… Теперь братья-то с сестрами, как собаки с кошками, а вы… Даже приятно смотреть. У нас чтобы брат сестре когда-нибудь руку поцеловал, этого никогда не увидишь!..
Зоя убежала в рубку и, когда я вернулся туда, надула губки и не смотрела на меня… Подошел лакей, с салфеткой подмышкой, и спросил:
— Кофе или чай прикажете?..
— Кофе.
— А вашей супруге?
Зоя вскочила и убежала в свою каюту…
— С чего вы взяли, что это — моя супруга?
— Виноват-с!.. Я так полагал… Ошибся…
— Идите! Ничего не надо. Не пожимайте пожалуйста плечами!..
— Я не пожимал-с…
— Нет, пожимали! И опять пожимаете…
— Это по привычке-с.
— Очень скверная привычка.
Я сердито бросил нож и вышел из-за стола. Испортили отношения. Мерзавцы! Какое им дело: муж я, или брат, или сват…
Я ходил кругом парохода и искал Зою… Скрылась… Стоит обращать внимание на такую глупость!.. Эх! Спряталась. Рассердилась. На что? Разве я виноват?.. Ну, извини, прости, пожалей…
А время бежит. И так недолго быть вместе, а тут еще эта история… Где ее каюта? Иду и прикидываю умом, которое окно ее каюты… Вот это!.. Слегка, осторожно, боком взглянул на окно, и вдруг оно опустилось и стукнуло: закрылось решеткой… Как это понять? За что? У меня навернулись слезы и весь я как-то разом ослабел и упал духом… Неужели всё кончено? Я присел на лавочку, под Зоиным окном, опустил голову и закрыл глаза. Мерно вздрагивал я вместе с пароходом, и в голове моей носились мысли о том, что нет на свете ничего прочного и вечного, и что не стоит жить… Эх ты!.. А я думал, что ты, действительно, любишь сильно и красиво… Не любишь!
Опять ходил кругом и снова присаживался под загадкой захлопнутого окна. Не открывается. Постучать? Неудобно и обидно: я не нищий, просящий подаяния, а… Я не находил для себя подходящего определения… Все слова казались маленькими или пошлыми…
Опять гудит пароход, опять пристань, суетня, ругань грузчиков, торопливая команда капитана, свистки, грохот сходней, и пароход снова бежит в голубую даль водяной равнины, туда, где на высоких горах стоит белый в зелени город Симбирск… Там с парохода сойдет мой чистый белый голубь и оставит меня с моей тоской и разбитыми грезами… Не беги так быстро, пароход! не гонись за быстротечным временем! Ты снова вернешься к этим берегам, а мое счастье унесешь, и оно не возвратится. Быстро несутся полые воды разлившейся Волги, крутятся водоворотами, пенятся мохнатой пеной под кормою и помогают пароходу догонять время… Нельзя остановить… Что же делать? Что делать?.. Господи, помоги мне!
Я ушел в свою каюту и написал на клочке бумаги: «Кто любит сильно, тот ничего не боится. Я не виноват, что не мог скрыть от шпионов своей любви. Да и зачем, любя, притворяться, что не любишь? Я должен знать: любим мы друг друга или притворяемся?». Побродив по коридорчику, я выбрал момент и втолкнул записочку под дверь Зоиной каюты… Хожу вокруг парохода и, как преступник — приговора, жду ответа. Сел под окошечком, за которым будет произнесен приговор над моим счастьем, и спиной, через стенку каюты, ловлю каждый шорох, каждый звук там, за стенкой… Что это? Смех? Издевательство? Не может быть!.. Кровь бросилась в лицо, а потом захотелось упасть на лавку и разрыдаться. Но за спиной раздался осторожный стук и шорох отодвигаемой решетки, и я вздрогнул словно от электрического удара, но боялся обернуться.
— Милый, мне стыдно… — прошептал кто-то сзади, и снова стукнула оконная решетка… Я быстро обернулся к окну, но было поздно. Неудержимая радость хлынула в мою душу и затопила ее до краев. Я вдруг расхохотался, сорвался с места и стал, как сумасшедший, кружиться по палубе.
— Какой я идиот! какой идиот! какая дубина! — вслух бранил я себя и, выбрав момент, когда вблизи никого не было, проворно перекрестился и прошептал:
— Благодарю Тебя, Господи!
И опять засверкала Волга под солнцем, и засверкала моя душа, и запрыгало сердце…
— «О, Волга, колыбель моя! любил ли кто тебя, как я?» — декламировал я, стоя на носу парохода под теплым встречным ветерком, трепавшим мои волосы под широкополой шляпой, и радостно и жадно смотрел вперед, навстречу своей судьбе…
Однако время уходит… Близится вечер: под горами уже легли на воду тени… Опять загудел пароход: пристань… Как часто!
«Солнце село, до Симбирска всего пять-шесть часов езды, а ты… Ведь — „ты“? да?.. а ты прячешься. Времени осталось мало, а нам так много надо сказать друг другу… Я жду и тоскую» — моя записка.
«Пусть немного стемнеет, я надену другое платье, покроюсь платочком и сяду на корме. Ты придешь. З.» — ее записка.
«Не могу ждать. Открой хотя наполовину окно каюты, а я сяду под ним. Если не откроешь — значит мало любишь. Г.» — мое возражение.
В ответ стукнуло окошечко, и в его рамке нарисовалось пунцовое от стыда личико с опущенными ресницами… Даже уши горели под золотом волос. И смущенная улыбка чуть-чуть шевелила губы.
— Нехорошо так думать, как… вы…. обо мне…
— «Вы»?