Шрифт:
— Я — земля, а не небо. Понял?..
Наклоняется и целует в губы долгим поцелуем…
И оба закрываем глаза.
— Земляника!.. Рассыпал ты всю землянику… Подбирай же!
— Хорошо… Милая, как ты прекрасна…
— Тсс!
— Это — птичка…
— Тише, ты мнешь землянику…
— Глаза, мои глаза… мои губы…
Тихо шумит старый бор вершинами и звенит лесная поляна от радостного славословия жизни птицами, насекомыми, мириадами крохотной твари… И плывет тихий ликующий день над нашими головами…
Весь день бродили по лесу, нашли много белых грибов и земляники; Джальма спугнула тетеревиный выводок, истерически визжала, гоняясь за зайцем. Нехорошо, если собака зря гоняет зайцев, да уж Бог с ней, пусть порезвится… Забрались в такую чащу, что долго не могли выбраться: крутой овраг весь зарос кустами орешника, крапивой, шиповником, цепким хмелем; внизу, по оврагу, бежит прячущийся в зелени ручей, словно булькают бубенчики. Калерия жадно бросилась к ручью и страшно перепугалась: огромная глухарка, с сердитым клохтаньем, забила вдруг крыльями и вырвалась почти из-под ног Калерии. Она завизжала и бросилась ко мне:
— Кто это?.. Какая страшная птица!.. Как дико она кричит! Зачем ты не взял ружья?..
— Нельзя теперь убивать.
— Почему?
— У нее дети… маленькие еще…
— А-а!.. А зайцев можно?
— Нет, тоже — дети…
— У всех дети… Значит, мы не будем охотиться?
— На уток можно: у них дети летные…
— А-а-а!.. А ты… ты — летный?
Калерия засмеялась…
— Летный!
— Значит, на тебя можно охотиться?..
И снова тихий лесной овраг огласился звонким смехом Калерии и кого-то напугал в чаще: вдали захлопали крылья улетающих птиц… Отыскали местечко, где поглубже и пошире ручей, где он бежит в песчаных бережках. Напились и умылись прохладной водицей. Калерия брызнула мне в лицо пригоршню воды… Шалит как ребенок… Сбросила туфли, стащила чулки и, приподняв платье до колен, стала бродить по ручью. Стройные тонкие ноги заигрывали с водой и камешками, и в этом было столько милой беспечной и бессознательной грации, что хотелось побежать, схватить этого взрослого ребенка на руки и вынести из воды…
— Что ты! Уронишь!..
— Нет.
— Какой ты силач, однако… Принеси мои чулки и туфли… Вон они, под кустиком…
Принес, поцеловал чулок:
— На!
— Посмотри: красивые у меня ноги…
Только к вечеру выбрались на знакомый лужок, где нашли давеча много земляники. Теперь уж не заплутаемся… Вот и примятая трава, где мы сидели. Солнце уже садится: по лужку — длинные тени сосен, позади, в оставленной чаще, уже ползает мрак, а впереди, где бор редеет, голубой просвет и толстые стволы старых сосен кажутся золотыми…
— Ой, устала!.. Пить хочу, есть хочу, лечь хочу… Возьми грибы: надоели…
— А где же Джальма? Джальма! Джальма!.. Скрылась…
— Ох, скоро ли наш «Край света»!..
— Возьми мою руку!..
— Нет, не надо: хочется махать руками…
— Вон наша избушка золотится новенькой крышей…
— Будто мы — братец Иванушка и сестрица Аленушка, а там — избушка Бабы-Яги. Ой, братец Иванушка, пить хочу, есть хочу, поваляться хочу… понежиться на постельке…
Ах, как хорошо у нас в избушке! Славный дедушка. Как он заботится о нас: на столе — горячий светлый самовар, полкаравая черного хлеба, кувшин устоявшегося молока… Откуда молоко? — у него нет коровы. Неужели успел сходить в деревню за пять верст отсюда?.. Чистая набойная скатерка; новенькие деревянные ложки, желтые, блестящие от лака, берестовый туис с сотовым медом… А весь угол за печью завален только что скошенной травой… Милый дедушка!
— Ой, как хорошо! — крикнула Калерия и с размаха упала в пышную груду травы и раскинула руки. Распустилась прическа и две толстых черных змеи поползли около ее плеча. Прикрыла лицо кистью руки и сказала ленивым голосом:
— Похозяйничай, голубчик, а я чуть-чуть подремлю…
— Подремли, голубка…
Осторожно, на цыпочках, ходил я по избе и готовил чай. Злобно погрозил прибежавшей Джальме, боялся стукнуть посудой, сдерживал дыхание. Изредка бросал взор на траву: мерно поднималась высокая, свободная от обычного панцыря грудь и чуть слышалось ровное спокойное дыхание… Голубка, она уже уснула… Положить бы ей под голову подушку — боюсь, — разбудишь… Боже мой, как я люблю эту спящую женщину!.. Тише, не гуди так громко, шмель, на окошке! улетай скорей на волю, скажи там всей твари: «заснула наша Царица»!..
— Тише, дедушка, не стучи…
— А-а, заснула твоя пичужка… Нагулялась, натрудила ноженьки… У меня уха из карасей поспела… Поели бы, да тогда уж и полегли бы!..
— Это кто пришел, Геня?..
— Эх, дедушка, разбудил!..
— Рано легла, молодуха. Во что ночь-то спать будешь? Чай, поесть хочешь?
— Очень!
— Ну, вот видишь… Скажи спасибо, что напомнил, а то так бы неемши и улеглась. А ночью забеспокоилась бы… Вставай: сейчас уху приволоку, а ты хлеба нарежь, справь свое бабье дело. Самовар подогрела бы… Привыкать тебе надо.
Дедушка вышел, я бросился на траву, сжал Калерию в объятиях и стал целовать.
— Вставай! вставай! вставай! вот тебе!..
— Я пойду к озеру… искупаюсь и буду снова бодрой…
— Утонешь…
— Не беда, если это и случится…
— Одну не пущу.
— Скажите пожалуйста! Однако, ты быстро входишь в роль… дрожащего супруга…
Звонко смеется, бросает на плечо простыню и уходит… Умеет свистеть по-мужски.
— Джальма, пойдем купаться!
Ушла. Боюсь… А вдруг утонет? Не успеешь спасти: далеко. Не знает места. Запутается в водорослях… И не услышишь… Тихо иду под гору, пробираясь кустиками, поближе к озеру. Прилег к кругу из елок, слушаю… напевает что-то, разговаривает с Джальмой, с лягушкой… Стихла, а потом — звонкий визг и шумный всплеск воды: бросилась прямо в озеро и поплыла…