С тех пор мы тетю Нану не видели, потому и решили, что нынче вечером она ничего нам не расскажет, придется развлекаться своими силами.

Но представьте себе, как нам повезло! Тетя Нана вышла на веранду и говорит, что ей лучше. И сразу же устраивается рядом с нами, детьми, потому что хочет сдержать слово и рассказать историю, оттого и спустилась вниз, так она говорит.

Хотя уже почти стемнело, мне кажется, что тетя Нана выглядит бледной, а глаза у нее покраснели, как у меня, когда я ездила в Сунне на бал. Но голос еще красивее, чем обычно. И все, что она говорит, даже вроде бы смешное, звучит до странности трогательно. На мой взгляд, рассказ, какой она ведет, не особенно примечателен, но я все равно с большим трудом сдерживаю слезы.

Было это во времена моих родителей, однажды в середине лета. Экономка, та самая Майя Персдоттер, что трудится здесь по сей день, сидела на кухне, толкла соль в латунной ступке, когда в дверь вошел какой-то малый и спросил полкового писаря. Экономка ответила чистую правду, что он, мол, в отъезде, тогда пришелец полюбопытствовал, нельзя ли ему повидать госпожу Лагерлёф.

— Хворает она, — сказала экономка, что опять же была правда, так как у маменьки весь день болели зубы и она лежала на диване в комнате при кухне, с крупяным компрессом, чтобы унять боль.

Услыхавши об этом, чужак должен бы уйти, но он вроде как не понял. Прошел к длинной лавке, которая стояла подле стола, аккурат там же, где сейчас, сел и вытянул свои длинные ноги.

— Неужто госпожа Лагерлёф этак расхворалась, что не смогу я с ней потолковать, коли погожу маленько? — сказал он.

Тут экономка спросила, что у него за дело к хозяевам.

Ну, он, стало быть, колодезник. И слыхал, будто в Морбакке нет хорошей воды, вот и пришел, чтобы вырыть добрый колодец. Зовут его Гермунд Гермундссон, и имя его якобы хорошо известно по всему Вермланду, ведь почитай что в каждой из здешних господских усадеб он копал колодцы и повсюду добыл хорошую воду, оттого-то и знал, что люди вспоминают его с благодарностью.

Однако морбаккская экономка слыхом не слыхала ни о нем, ни о его великой славе, а когда немного присмотрелась к нему, и вовсе подумала, что, будь ее воля, никогда бы он не получил работы у ее хозяев. С виду-то ужас какой большой мужичина, высоченный, а головенка маленькая, вдобавок еще и узкая. Глаза посажены глубоко, острые, сверлящие, нос торчит словно птичий клюв, подбородок тяжелый. Словом, этакого человека ей хотелось выпроводить за порог, и как можно скорее.

— Здесь перебывало великое множество колодезников и при полковом писаре, и раньше, — сказала она. — Шастали вокруг с рябиновыми прутьями, воду искали, однако ж ничего хорошего их поиски не принесли.

— Стало быть, бедолаги в этом деле не смыслили, — сказал колодезник. — Не то что я. Можете смело зайти к госпоже Лагерлёф и сообщить ей о моем приходе.

Но экономка никуда идти не собиралась. Конечно, вода в Морбакке плохая, ей ли не знать. Колодец здесь всего один, и круглый год, даже в самую сильную сушь, в нем есть вода, только вот она не прозрачная, а мутная, красноватая. Пить ее нельзя, за питьевой водой надо каждый день ходить к роднику, расположенному далеко от дома. Но лучше уж таскать воду издалека, чем связываться с шатуном вроде Гермунда Гермундссона.

— Не надейтесь, я за хозяйкою не пойду, — сказала она. — У нее зубы болят, давеча я аккурат приложила горячую крупу, и сейчас она, поди, уснула.

— Ладно, значит, придется мне подождать, пока она проснется. — С этими словами колодезник положил ногу на ногу и прислонился спиной к столу, чтобы сидеть со всеми удобствами.

Экономка снова взялась за ступку, и некоторое время оба молчали.

— Что это вы толчете? — полюбопытствовал колодезник через несколько минут.

— Соль, — ответила экономка.

— Вот оно что, то-то вы такая сердитая да резкая.

Экономка промолчала. Не хотела затевать перепалку с пришлым зубоскалом, и на кухне опять настала тишина.

Однако немного погодя дверь кухни отворилась, вошли две служанки с ушатом воды. Они ходили к колодцу и, как всегда, тащили полный ушат на жердине, которая лежала у них на плечах. Ноша тяжелая, спину ломит, обе едва разогнулись, когда сперва опустили ушат на пол, а затем опять подняли и водрузили на деревянную крестовину, которая служила подставкой.

Как только служанки водворили ушат на место, колодезник встал и пошел поглядеть на воду, которая была темнее и мутнее обычного, ведь ее только-только набрали в колодце.

— Черт, ну и грязища! — воскликнул он и сплюнул прямо в воду.

Ничего хуже он сделать просто не мог. Мало того, что испортил воду и служанкам сызнова придется идти с ушатом к колодцу, но и вообще, как вы, дети, понимаете, плюнуть в воду — это все равно что растоптать кусок хлеба.

Служанки совершенно рассвирепели и пошли на него — одна с жердиной, вторая с большим медным ковшом, что всегда висел на краю ушата, — хотели взашей прогнать его вон из кухни.