Она выпрямилась. Не хотелось быть перед ним на корточках. Рука соскользнула по Алининому плечу. Сжала ее ладонь.

Зеркала, сказал Корат. Подобные мне пользуются зеркалами для перемещения по мирам. Поэтому если я вам понадоблюсь, откройте пудреницу и позовите. На худой конец сойдет даже полированный стол.

Алина не знала, что сказать. Снова, уверенно и упрямо толкнулась мысль о сумасшествии.

Вы совершенно здоровы, мгновенно откликнулся Корат. Я пришел сказать, что вам незачем беспокоиться в любом случае вы имеете право на выбор, это признают даже такие твердолобцы, как Провозвестник.

Алину качало. И раз-два-три, мы плывем на корабле, и три-четыре-пять, палуба уходит из-под ног.

Но я очень прошу вас: будьте осторожны. Выбор может спасти, а может и погубить.

Я не хочу быть богом, прошептала Алина. Корат кивнул.

Совершенный, не мне вам говорить, кем быть. Просто подумайте ибо решение будет окончательным.

Ангел улыбнулся и вынул из нагрудного кармана очки. Аккуратно надел их, поправил волосы и сказал:

Если вас интересует судьба Узиля, то он жив и здоров, правда огреб не по-детски, если выражаться, как люди

Тута дверь бесцеремонно рванули и открыли. Корат исчез с легким хлопком, отразившись, видимо, в собственный очках, а Алина увидела родителей.

В гневе. И в ужасе.

Еще она увидела то жаль, что не в человеческих силах было испаряться по-ангельски в иные миры. Сердце стукнуло и обрушилось куда-то в невообразимую глубину, чтобы вернуться после семисекундной паузы и задолбить в ребра с бешеной скоростью, срывая дыхание.

Мама держала в руках дневник Алины, и ее лицо было просто неописуемым. Из зала вышел Миша, глядя изумленно и непонимающе.

Готово дело, сказала мама. Спятила.

И из ее глаз хлынули слезы.

* * *

Алине хотелось умереть.

Жизнь в психиатрической клинике не давала такой возможности.

Дурка была хорошая, одна из лучших в стране. Семь корпусов старинной постройки (богоугодное заведение основали купцы Гребенщиковы за пятьдесят лет до первой русской революции) располагались за городом, в полях, что вероятно должно было вселять покой в душе помешанных. По всей видимости, тому же способствовали решетки на окнах, постоянный контроль со стороны медперсонала, уколы и терапевтические беседы с врачом.

Врач был молодой, белый и гладкий, словно снежная баба. Он все время улыбался и крутил толстое обручальное кольцо на безымянном пальце (проблемы в семейной жизни, если верить Фрейду). Будем лечить, безмятежно заверил он Алтуфьевых старших. Считает себя богом н-да, шизофрения, конечно дурная наследственность Вылечим! А дневничок оставьте, я ознакомлюсь подробнее. Алина представила, как его пухлые пальцы будут перелистывать страницы, и это было так похоже на вскрытие, препарирование, что она расплакалась.

Ей сразу же сделали укол.

Уколов было много. От них Алина тупела и впадала в полусонное оцепенение, напоминая самой себе осеннюю муху на окне, которая едва перебирает лапками. В таком полутрансе она сидела на койке и смотрела на стену, туда, где отслаивалась краска: вот пятнышко ближетак близко, что застревает соринкой в глазу, а вот оно удаляется совсем не видно. В голове царил какой-то молочный туман, а мысли безвольно корчились и оседали хлопьями пепла.

Когда лекарство переставало действовать, и мир прояснялся, Алина принималась лихорадочно размышлять о том, что же делать весьма актуален был в дурдоме извечный вопрос русской интеллигенции. Побег, как выяснилось, был нереален. Легче было рвать когти из тюрьмы Алькатрас, чем из дурки: решетку не перегрызть, кругом охрана, двери на ночь запирают, а санитарки весьма субтильные с виду дамы обладали недюжинной силой. Захватить заложника и прорываться с ним? А чем, простите, его захватывать, пальцем? И далеко ли можно убежать в тонкой больничной пижаме по сугробам и в мороз?