Шрифт:
— Тогда откуда вы знаете мое имя? — спросила она. — Не думаю, чтобы в рекламе давали титры. Так откуда?
О, боже.
— Я… э-э… Понимаете, я работаю в «Форте Надежном», в отделе рекламы и маркетинга. У нас был просмотр, презентация. Гм… Я обычно все запоминаю — имена, даты. А вчера ночью увидел этот ролик по кабельному и подумал — как это здорово…
— У вас есть с собой часы?
— Пять минут второго. — Он разглядел, что глаза у нее темные, цвета чая без молока, кожа бледная, незагорелая, а ногти обкусаны. Выглядела она немного усталой, чуть утомленной, — но о ком сейчас не скажешь этого? Все мы выглядим слегка усталыми в эти дни, просто одни больше, другие меньше.
— Мм-да, — протянула она. — Я тут кое с кем должна была встретиться в половине первого. — Видимо, эта смена темы означала и перемену тона — она как будто частично посвящала его в свои сегодняшние планы.
— Я только хотел сказать… я подумал, что вы великолепны, ну, в том ролике.
— Очень любезно с вашей стороны. — Она рассматривала его — спокойно, с долей скепсиса и любопытства. Выговор у нее был нейтральным, неуловимым — самый обычный выговор городской жительницы из среднего класса. — Я ведь целых пять секунд была на экране.
— Именно. Но, знаете, иное появление…
— Лоример!
Он обернулся и увидел Стеллу — она махала ему рукой от «кафедры». Рядом, рассматривая потолок, стояла Барбуда.
— Очень приятно было вас встретить, — проговорил он, вдруг обмякнув и потеряв всякую надежду. — Просто подумал, что надо бы… — Он развел руками, улыбнулся на прощанье, повернулся и направился в другой конец бара, к Стелле и Барбуде, спиной чувствуя ее взгляд и слыша в голове неразборчивое, до странного веселое бормотание, в котором смешались обвинения и ликование, стыд, удовольствие и сожаление — сожаление о том, что этот миг уже прошел, навсегда прошел. Он был счастлив и ошеломлен собственной дерзостью. И в то же время был вне себя от ярости, от негодования — из-за того, что забыл взглянуть на ее грудь.
Лоример поцеловал Стеллу и приветственно помахал Барбуде (он подозревал, что ей не нравится, когда ее целуют — не важно, он или любой другой мужчина старше двадцати лет).
— Привет, Барбуда. Конец четверти?
85. Семь богов счастья.Под конец одного из учебных семестров в Инвернессе я получил подарок от Джанко. Она всем раздавала подарки (собиралась на каникулы домой, в Японию). Это были предметы одежды или что-нибудь съестное, но все имело личную окраску: можно было предположить, что таким образом Джанко подводила итоги своим оценкам характера каждого из получателей. Шоне, например, досталась одна серьга, Джойс — полный комплект термобелья, включая термобюстгальтер, а Синбад получил два банана.
— Почему два? — удивился он, с озадаченной улыбкой морща нос, откидывая назад закрученные штопором пряди, которые обычно падали ему на глаза.
— По одному для каждой руки, — пояснила Джанко с вежливой улыбкой, которая заставила его замолчать.
Мне она вручила японскую открытку, жесткую и блестящую, с яркой картинкой, изображавшей семь символических фигур на кораблике посреди причудливо стилизованного бурного моря.
— Кто это? — спросил я.
— Это сичифукудзин — семь богов счастья, — ответила она. — Вот что ты должен сделать, Майло: в новогоднюю ночь положишь эту открытку под подушку, и твой первый сон в новом году принесет тебе удачу.
— Это принесет мне удачу?
— Конечно. Мне кажется, Майло, ты такой человек, которому необходима удача.
— А разве она не всем нужна?
— Но тебе, Майло, я желаю особенной удачи.
Она рассказала мне об этих семи богах, и я записал их имена: Фукуродзю и Дзюродзин, боги долголетия; Бэнсай-тэн, единственная женщина, богиня любви; Бисямон-тэн, воинственный, облаченный в доспехи бог войны и благой удачи; Дайкому-тэн, божество богатства; Хотэй, божок счастья с выпирающим животом; и, наконец, Эбису, бог саморазрушения, держащий в руке рыбу, божество, покровительствующее работе и карьере. Джанко сказала:
— Эбису — мой самый любимый.
В тот Новый год я сделал все так, как она велела, — положил открытку под подушку и постарался увидеть счастливый сон, попытался с помощью семи богов счастья заманить удачу в свою жизнь. Мне приснился отец — был это благой или дурной знак? Для него тот год оказался плохим, а для меня — особенно плохим, переломным для всей моей дальнейшей жизни. Семь богов удачи. Но не семь богов благой удачи. Удача, не следует забывать, как и многие другие вещи в жизни, имеет две стороны — хорошую и плохую. Думаю, с этим согласились бы и семеро божков, плывущих по бурному морю в своей лодочке. Открытку, подаренную Джанко, я забыл захватить с собой, когда в суматохе и спешке покидал Инвернесс. И некоторое время эта пропажа тревожила меня гораздо больше, чем должна была бы.
Книга преображения
Он почувствовал, что она уходит, как раз в тот момент, когда им принесли первые блюда. Боковым зрением он заметил темную фигуру, мелькнувшую у подножия лестницы. Он обернулся, но ее уже не было.
Стелла много разговаривала: сегодня она была в ударе и казалась веселой.
— Как же это мило, — то и дело повторяла она. — Собрались все втроем.
Улучив момент, она запустила руку под стол и незаметно стала путешествовать по ноге Лоримера, пока не коснулась его члена.
— Барбуда собирается на свою первую настоящую вечеринку…
— Мам, я уже сто раз бывала…
— И, мне кажется, там будет присутствовать некий молодой человек.
М-м-да? Так что нам надо найти что-нибудь этакое, ультра-мега-сногсшибательное, верно?
— Мам, ну перестань же.
Лоример отказался вступать в эту игру. Он слишком хорошо помнил весь этот дурацкий треп взрослых со времен собственного кошмарного отрочества. Он понимал, что только предстоящая покупка дорогой одежды хоть как-то объясняла угрюмо-терпеливое отношение Барбуды ко всей этой издевательской болтовне. Лоример вспоминал, как в подобных случаях Слободан мог часами похотливо выспрашивать про его несуществующую половую жизнь, причем взамен не обещалось никакой награды, которая могла бы подсластить пилюлю: «Так кто же тогда тебе нравится? Кто-то же наверняка есть! Ну, как ее зовут? Она носит очки? Это Сандра Дидз, да? Дворняжка Дидз! Он влюблен в Дворняжку Дидз! Какая гадость!» И так до бесконечности.
Лоример улыбнулся Барбуде — как он надеялся, с понимающим, не покровительственным, не «дядиным» видом. Это была нескладная девочка, которую половое созревание делало еще более неуклюжей, с темными волосами и хитроватым заостренным лицом. Маленькие острые груди были для нее источником несказанного смущения, и она вечно куталась в мешковатые джемперы, широкие рубашки и куртки. Сегодня она накрасилась: Лоример заметил сероватые тени на веках и лиловую губную помаду, от которой ее маленький рот казался еще меньше. Барбуда выглядела более темной, горестной копией своей матери, чьи волевые черты свидетельствовали о решительности и силе характера. Наверное, сказывался и генетический вклад загадочного мистера Булла — эти легкие намеки на заниженную самооценку и меланхолию, словно жизнь вокруг приносила одни разочарования.
— Мам, расскажи Лоримеру, а?
Стелла театрально вздохнула.
— Чушь и вздор, — изрекла она. — Ну ладно, слушай. Барбуда больше не желает, чтобы ее звали Барбудой. Она желает, чтобы ее называли — ты только подумай — Анжеликой.
— Это мое второе имя.
— Твое второе имя — не Анжелика, а Анджела. Барбуда Анджела Джейн Булл. А кстати, Лоример, что плохого в имени Джейн? Скажи-ка.
Джейн Булл, подумал Лоример, хорошего мало.
— Все девчонки в школе зовут меня Анжеликой. Ненавижу, когда меня называют Барбудой.