Габри фыркнул и отвернулся. Некоторое время они ехали в молчании, потом стало вечереть, и они нагнали паренька, идущего в попутном направлении с двумя котомками за плечами. Обернувшись на стук копыт, парень вскрикнул и бросился наутек, что было мочи. Феликс чертыхнулся и поскакал за ним — благо, по обеим сторонам дороги простирались убранные поля, и спрятаться боязливый попутчик нигде не мог.

— Постой, мы не татары! — крикнул Феликс, существенно сократив расстояние. — Мы студенты, черт, studens sumus!

Парень остановился и обернулся, настороженно вглядываясь в приближающихся всадников. Феликс поднял не вооруженные руки, чтобы обозначить мирные намерения, а встречный паренек извлек из мешка за своей спиной какое-то подобие лютни и запел:

Подоспевший Габри закончил вместе с незнакомцем:

— Будем знакомиться, если по-латынски, то я Григориус, — протянул руку парень, широко улыбаясь. — Нагнали вы на меня страху! Больно в сумерках на татар похожи, — Григориус повернулся, выгнул шею, разглядывая собственные штаны. — Вроде не обгадился, и то ладно.

— Это Габриэль, а я Феликс, — ван Бролин спешился, пошел рядом с Григориусом, ведя коня в поводу. — Куда путь держишь, друже?

— Странно вы говорите, похоже немного на москалей, — Григориус присмотрелся к лицам встречных молодых людей, — и вид у вас чудной.

— Можем перейти на латынь, — предложил Габри.

— Так вы братья францисканцы? Нет? Августинцы?

— Мы вообще не монахи, друг мой, — сказал Феликс. — Где ты видишь тонзуру на моей голове?

— И правда, — усмехнулся Григориус, — я было подумал, вы православные монахи, как из Лавры Киевской, но тем не знакома латынь. А говорят еще, что есть у Римской церкви новый езуитский орден, так братьям того ордена тонзура не обязательна.

— Так и есть, — подтвердил Феликс, — иезуиты церковные хабиты не носят, ходят в светской одежде, как, например, ты сам. Куда путь держишь, брат Григориус, коли не секрет?

— Никакого секрета, иду я в город острожского князя Константина, где открыта первая на Окрайне славяно-греко-латынская академия. Хочу изучать право и языки, чтобы стать нотариусом, иль магистратским чином. Латынь пока что мне ведома едва, немногому обучил меня ксендз при костеле в Черкассах.

— Ксендз поет «Gaudemaus»? — удивился Габри. — Вот бы нам в школу такого!

— Я знаю много десятков песен, — рассмеялся Григориус, — и всего одну по-латыни. Я веселый попутчик, со мной не заскучаете!

Феликсу понравился их новый дорожный товарищ, одетый в чистую свитку, барашковую шапку и сапоги. Было видно, что рос Грицько, как разрешил называть себя Григориус, в зажиточной семье. Еще Феликс удивлялся, как преображается по мере отдаления от Москвы его маленький друг. Кто поверит, если сказать, что этот смеющийся рябой школяр пытал в застенках людей?

Заночевали втроем у большого костра, отпустив стреноженных лошадей пастись на сочном лугу. Друзья не знали ни одной песни из тех, что пел Грицько, однако, попросив повторить напев два-три раза, Габри безошибочно пел вместе с их новым знакомым, на удивление молчавшему Феликсу. Габриэлю прямая дорога в университет, думал ван Бролин, а его задача — позаботиться о том, чтобы с другом ничего не случилось. Слишком многое они преодолели, чтобы нелепо оступиться где-нибудь по дороге домой.

Грицько сказал, что Острог уже близок, и друзья взяли у него по мешку: Габри — тот, что был с лютней, а Феликс — с едой и личными вещами. Теперь Грицько шел между ними, не только не отставая, а успевая болтать и шутить, пока на холме в стороне от дороги не показались зубцы настоящего замка, с крепостной стеной и высоким донжоном. Соскучившийся по европейской архитектуре Феликс, будто маленький, заулыбался знакомому виду, а замковые ворота вдруг распахнулись, выпуская целую лавину кавалеристов, которые в скором времени окружили их, помахивая чеканами и саблями, суровые то ли егеря, то ли казаки, то ли служивые шляхтичи. Мимо них к друзьям протиснулся усатый главарь лет около тридцати, на статном коне. Еще до его приближения Грицько сорвал шапку с головы и поклонился в пояс. Феликс и Габри спешились, ван Бролин тоже согнулся, но в куртуазном европейском поклоне, Габри же поклонился еще ниже, чем Грицько, видимо, вспомнив московские привычки. Слава богу, хоть на колени не бухнулся, подумал Феликс.

— Кто таковы? — рокотнул усатый вельможа. По рубиновому аграфу на соболиной шапке и золотом шитому кунтушу, по красным юфтевым сапогам и атласному светло-зеленому жупану, Феликс понял, что перед ними богатый и знатный магнат.

— Мы бедные студенты, ваша вельможная светлость, — ответил Габри, выпрямляясь. — Едем к острожскому князю в город, чтобы учиться в академии. Если наши трофейные халаты ввели вас в заблуждение, мы готовы слёзно просить вашу милость позволить нам как-нибудь загладить вину.