Капли непрерывного дождя стекали по тонзуре молодого священника, по его лбу и щекам, смешиваясь со слезами и кровью, текущей из рассеченной брови. Веревка, перерезанная Феликсом, свисала на спине до поясницы, растерянный католик, уже попрощавшийся с жизнью, так и не снял петлю с шеи, являя жалкое и нелепое зрелище.

— Так-так, — сказал самый тяжелый и сильный из вешателей, — вместо одного, у нас болтаться будут два папежника.

— С каких пор во Флиссингене вешают людей без суда и обвинений? — отозвался Феликс, недобро оскалившись.

— Ван Бролин не появлялся в Зеландии много лет, — ухмыльнулся другой вешальщик, вроде бы смутно знакомый. — Видать, он уже и забыл, что сделали паписты с его матерью.

Феликс опустил вниз руку с ножом, только что разрезавшим веревку. Провел рукой по мокрому от дождя лицу, спросил:

— Я должен помнить тебя?

Пока мужчина, к кому он обратился, открывал рот для ответа, Феликс боковым зрением заметил быстрое движение и махнул ножом, отгоняя того, кто хотел расправиться с ним исподтишка. Зажимая окровавленную кисть, с которой на полоске кожи свисал большой палец, наносивший удар в спину дико завыл. Теперь толпа на площади сгустилась, надвинулась, сомкнулась, и Феликс в ужасе понял, что даже в самые тяжелые моменты их с Габри путешествия он не был в такой близости от смерти, как перешагнув порог своего родного дома во Флиссингене.

— Что стало с вами, зеландцы? — выкрикнул он. — Больше нет правосудия на островах?

— Видит бог, заступаясь за идолопоклонника, ты ставишь себя вне городской общины! — заявил смутно знакомый человек, ранее назвавший его по имени.

— Кто ты, черт побери, таков?

— Не узнаешь меня, Феликс, — покачал головой мужчина в черной одежде с белым отложным воротником. — Совсем чужой нашему городу вернулся.

Феликс так и не припомнил, с кем именно ведет он спор, зато десятилетней давности бунт иконоборцев встал у него перед глазами, и он замер на мгновение, вспоминая отца, его красное от гнева лицо, непреклонную волю, отпугнувшую погромщиков от церкви святого Якоба. За прошедшие годы иконоборцы перешли от истребления образов к уничтожению инакомыслящих. Оправдывала ли их жестокость, с которой самих протестантов уничтожали католики?

— Кто ты такой, чтобы называть меня чужим? — Он поднял руку с ножом, указывая: — Вот мой дом, в котором рождались и умирали ван Бролины, веками уважаемые люди в городской общине.

— Флиссингенцы! — звучный голос раздался в нескольких туазах, и Феликс узнал в приближающемся мужчине Дирка ван Кейка, высокого, светловолосого, в серых сапогах с серебряными пряжками и сером бархатном вамсе под черным плащом. — Что здесь происходит?

Толпа расступалась перед молодым, уверенным в себе человеком, пока Дирк не оказался перед сидящим на земле католиком с обрезанной пеньковой петлей на шее.

— Господин ван Кейк! — выкрикнул тот, кто называл Феликса по имени. — Давеча вернувшийся неизвестно откуда молодой ван Бролин, препятствовал исполнению воли городского совета и пытался освободить вот этого приговоренного.

— Здравствуй Дирк! — улыбнулся Феликс, немного расслабляясь. — Приговоренными называют тех, чьи дела разобрал справедливый и беспристрастный суд, найдя доказательства обвинения весомыми. Так, по крайней мере, вершилось правосудие в Нижних Землях еще со времен, когда мы были частью Бургундии. Этого же человека, насколько я видел, тащили вешать без всякого судебного разбирательства, едва узнав о его вероисповедании.

— Этого достаточно, Феликс, — сказал Дирк без тени улыбки. — Одного этого достаточно.

— Ты не шутишь? — Феликс выпучил глаза. — Серьезно говоришь? Выходит, мы теперь сами ничем не лучше Испании, перестали от нее отличаться?

— Сей служитель римской блудницы мог принять догматы Кальвина, — важно сказал ван Кейк под одобрительный гул толпы. — Однако, он не пожелал. Сам выбрал свою участь. А мы, зеландцы, не можем позволить нашим жертвам, пострадавшим от испанских инквизиторов и солдат, оставаться неотмщенными.

— Это ты называешь местью? — скривил губы Феликс. — Бедолага не инквизитор и не военный.

— Человек, у которого паписты убили мать, мог бы быть менее щепетильным в вопросах мести, — усмехнулся Дирк ван Кейк. Отвернулся от потерявшего дар речи ван Бролина и скомандовал: — Кончайте с этим!

Толпа восторженно взвыла на разные голоса, окружила несчастного латинского попа и начала избивать его и колоть всем, что подворачивалось под руку. Некоторое время слышались жалобные крики и стоны, потом они затихли, и перепачканные кровью зеландцы стали расходиться со свирепой радостью на лицах. Феликс всегда гордился своей принадлежностью к сплоченной общине рыбаков, строителей дамб, мастеров, мельников, кораблестроителей и мореходов. Теперь ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Но слишком уж добросовестно его предки намывали эту землю из моря, слишком усердно впечатывали в нее камни флиссингенских укреплений и мостовых, городских стен и артиллерийских бастионов, — ноги ван Бролина прочно вросли в булыжник и не желали двигаться. Застывший, как изваяние, смуглолицый парень с понуро опущенными плечами привлек внимание кое-кого из распаленных ненавистью горожан. Некоторые из них переговаривались, глядя на ван Бролина и постепенно надвигаясь на него.