— Ты ничего не знаешь? — спросил Петер, превозмогая желание отвернуться и сбежать.

— Что я должен знать? — Феликс ухватил друга за руку и притянул к себе. — Говори!

— Госпожа Амброзия… Твоя матушка…

— Что? Что? Не тяни!

— Она погибла, Феликс, мне так жаль говорить об этом. Зимой она была арестована инквизицией и уже не вышла из замка Стэн.

— Пресвятая дева! — вскричал Феликс, привлекая удивленные взгляды прохожих. — Но за что?

— Инквизиция, возможно, хотела обвинить ее в том, что она ведьма, — Петер затряс головой, — не знаю, Феликс, это же Святой Официум, у него свои тайны, он сам чертова тайна. Кто знает, что у них на уме? Отец думает, что кто-то донес, как это бывает обычно в случаях вмешательства инквизиции.

— Как стало известно, что матери нет в живых? — во рту Феликса не хватало слюны, чтобы произнести эту фразу. Да, тяжелее вопроса он в жизни не задавал.

— Не знаю, кто первый сказал об этом, — ответил Петер Муленс. — Но вдруг слух пополз по городу. Магистрат обратился с запросом в Святой Официум, и те ответили, что госпожа Амброзия покончила с собой и даже забрала на тот свет одного из фамильяров инквизиции. Им никто не поверил — все считали, что твоя мать… прости… твоя мать погибла под пыткой. У замка Стэн собралась толпа горожан, сейчас ведь не те времена, что были, когда председателем трибунала был Тительман, лет пять назад или раньше, люди подняли головы и не боятся так сильно. У дона Луиса де Рекесенса хорошая репутация, он, в отличие от герцога Альбы, милостиво выслушивает всех представителей Нижних Земель, наместник пообещал разобраться в случае с госпожой Амброзией. Мой отец говорит, что дон Луис приказал забрать у трибунала инквизиции их подвалы в замке Стэн. Представляешь, из-за госпожи Амброзии священный трибунал, перед которым все трепетали, убирается из Антверпена!

— Он должен убраться прямиком в ад! — прошипел Феликс. То, что произошло, еще не в полной мере дошло до него. Кое-как расставшись с Петером, он дошел до дома и взялся за дверной молоток, едва не оторвав его.

Тетушка Марта прижала племянника к своей необхватной груди и проплакала, пока колокол собора Антверпенской Богоматери не прозвонил нону. [34] Вернулся со школьных занятий Габри, серьезный, повзрослевший.

— Уже знаешь, — кивнул он, зайдя в комнату Амброзии, где Феликс лежал на материнской постели, обхватив подушку обеими руками. — Прими мои соболезнования, и все такое. Когда надумаешь приступить к действиям, сперва найди меня.

Габри собрался покинуть спальню, как его остановил хриплый голос друга:

— Стой! Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что за последнее время мне удалось собрать сведения, которые многие считают секретными. Сведения о священном трибунале. Я подумал, что ты вернешься и захочешь узнать подробности.

— Ты правильно подумал. Расскажи мне теперь.

— Важно, чтобы ты внимательно меня выслушал, — Габри, кажется, стал еще более надутым и серьезным, если это было вообще возможно.

Его рассказ продолжался до самой темноты. Когда он, наконец, закончился, Феликс едва не сорвался из дома прямо на ночь глядя. Габри еле отговорил его, повторяя, что к таким делам следует готовиться очень тщательно, и сперва следует прикупить множество вещей и даже лошадей, чтобы покинуть Антверпен, когда откроются городские ворота.

— Я уеду из города один, — сказал Феликс. — Я уже привык жить вдалеке от дома. Вернусь во Флиссинген, возможно, Виллем будет там с «Меркурием».

— Виллем отплыл прошлой осенью, — буркнул Габри. — В этот раз к островам пряностей. Не думаю, что он вернется в этом году. А лошадей придется купить для нас обоих. Ты же не хочешь где-нибудь вдалеке прятаться и думать, как из твоего друга тянут жилы на допросах?

— Завтра с утра отведешь меня к ее могиле, — сказал Феликс. — Потом купим лошадей и все остальное. Следующей ночью кое-кто начнет отдавать долги.

Бертрам Рош неважно чувствовал себя в этот вечер, поэтому выпил совсем немного. Ему довелось целый день провести на вёсельном баркасе, который вез его к месту странной находки вверх по Шельде, а потом возвращаться обратно в Антверпен. Половодье размыло недавние захоронения, которые располагались близко к речному берегу, и по всему выходило, что тело недавно похороненного мясника было наполнено темной кровью, которая, когда труп оказался потревоженным, стала вытекать из носа и рта покойника.

Уже давненько в Европе не было слышно про кровососов, и компаньон трибунала инквизиции решил, устроившись при свете нескольких свечей, перечитать архивные записки о венецианских вампирах. Бертрам был глубоко благодарен давно покойному коллеге, описывавшему упыря с острова Lazzaretto Vecchio, чье дело начиналось с находки венецианского священного трибунала, очень похожей на его сегодняшнюю. Как и венецианцы, Бертрам Рош все сделал правильно: мнимому покойнику забил в рот кирпич, в грудь — кол из лиственного дерева, и попросил Господа даровать Requiem aeternam [35] недостойному существу, при жизни члену гильдии мясников небольшого фламандского городка.

— Святой отец, святой отец! — мальчишка подбежал к инквизитору, когда тот направлялся в «Говорящего фазана». — Мэтр Корнелиус совсем плох! Похоже, он умирает. Меня послали за вами, вы ведь его духовник.

Бертрам Рош видел нотариуса священного трибунала только позавчера, и тот вовсе не выглядел умирающим. Но в 16-ом веке люди переходили от здоровья к небытию чрезвычайно быстро и подчас неожиданно для них самих. В конце концов, мэтр Корнелиус был далеко не молод, и нередко болел. Идя в сторону цитадели, рядом с которой проживал в съемной квартире нотариус, Бертрам думал, что скоро больше не останется людей, которые начинали служить в трибунале под председательством святого отца Гакке. Он сам, палач и нотариус были последними.