— Зато я сказал, — серьезно кивнул Габри. — Теперь войн и раздоров станет намного больше, и конца этому не видно.

— Зато это будут раздоры свободных людей, а не рабская покорность единому божественному императору.

— И что от этого выиграет простой человек? — запальчиво произнес Габри. — Разве древние римляне при императорах жили хуже, чем греки в своих маленьких раздробленных городах-государствах?

— Почему же ты не остался служить Габсбургам? — со злостью выкрикнул Феликс. — Почему поднял вместе со мной руку на Святой Официум?

— Потому что не знал, что ты такой дурак! — отрезал маленький Габри, готовый разреветься от обиды.

Некоторое время они ехали молча, потом Феликс произнес:

— Это был тяжелейший день, надо позаботиться о ночлеге, и тогда мы за завтраком и не вспомним, о чем ссорились накануне.

Габри не ответил ничего, но едва заметно кивнул.

Поскольку никакого населенного пункта на пути до темноты не встретилось, то заночевать пришлось прямо в поле, стреножив лошадей и разведя костер. Хотя лето еще не миновало, ночь все равно была холодная, и, когда костер прогорел, Габри придвинулся к Феликсу и обнял его, согреваясь. Метаморф, который хотел было ночью поохотиться, пожалел своего маленького друга и остался голодным. Зато наутро у них получилось быстро переправиться на плоту через речку, и еще до полудня молодые купцы вступили в столицу герцогства, городишко Митау, в котором только и было примечательного, что герцогский замок. Хоть немецкая речь звучала на улицах нередко, но вид у города был неряшливый, а ночью на постоялом дворе клопы и блохи совершенно искусали двоих друзей.

Уж лучше было ночевать под открытым небом, как в предыдущий раз. В сердцах Феликс наутро поднял хозяина этого малопочтенного заведения и приложил его спиной о дверной косяк. Кто-то из слуг вызвал городскую стражу, но купцы из самого Антверпена, ругающиеся по-немецки, были в этом захолустье достаточно уважаемыми гостями, несмотря на юный возраст, чтобы заточать их в темницу магистрата.

Кое-как разошлись, и друзья отправились в Ригу, последний крупный город на их пути в неведомую Русскую землю. Бывшие владения князя-епископа кое-как выживали между постоянными раздорами трех могущественных монархий, пирующих на останках бывшего Ливонского государства. Возможно, грозное имя Габсбурга, сюзерена этого порта-вассала Священной Римской империи, до поры сдерживало шведских, русских и литовских владык.

— Вот видишь, — сказал Габри, — если бы у Нижних земель были могущественные враги в лице, допустим, норвежских или датских королей, как в старину, они тоже обратились бы за помощью к Филиппу Второму, разве нет?

— Нет, — сказал Феликс. — Они бы смогли постоять за себя сами. У нас есть флот, которого боятся даже твои хваленые Габсбурги, и который плавает в самые удаленные уголки Земли. Кстати, о флоте, — добавил Феликс, чтобы совсем перевести разговор в русло, далекое от поссорившей их темы, — не дураки ли мы, что поехали сюда по суше, а не по морю? Без всяких приключений давно были бы уже в Риге, и товару могли больше загрузить на корабль.

— Зато мы увидели столько разных людей и стран, — возразил Габри, глядя на реку Даугаву, складами и доками напоминавшую Шельду, как имперский город Рига напоминал имперский же Антверпен. Масштабы, конечно, ни в какое сравнение не шли, но сходство было явным. — К тому же, плывя на корабле по однообразному морю, ты бы все переживал и горевал, а так у тебя появилась масса поводов отвлечься.

— Отвлекся бы ты так, как я, последней ночью перед ливонской границей, — ворчливо сказал Феликс, но брюзжать перестал. В самом деле, подумал он, пусть все идет, как идет. Не было бы хуже.

Впереди оставался самый непонятный, и, по-видимому, наиболее тяжелый этап их путешествия. Готовясь к нему, Феликс перековал заново всех лошадей, купил запас пороха и пуль, подшил к своей одежде несколько потайных карманов, куда распределил кубики-амулеты и несколько золотых. Их сбережения уже подходили к концу, и надежда теперь возлагалась на успешную торговлю в Новгороде.

Габри все время, пока Феликс занимался хозяйственными хлопотами, пытался отыскать купцов, направляющихся к Российской границе, но так и не преуспел. Возможно, в том была виновата война, отголоски которой ощущались даже в Риге. На улицах было много военных, а кораблей наоборот, говорили, что стало меньше обычного — власти Ганзейского Союза торговых городов на время войны отказали русским купцам в перевозке грузов, а купцы германские и сами не желали везти товар в области, где шли сражения.

На исходе лета они, наконец, двинулись на восток вместе с обозом провианта для воюющей армии союзных герцогств. Лучше бы они путешествовали сами: попутчики настолько часто повторяли истории о зверствах русских войск, что Габри возненавидел обозников, а Феликс впал в уныние. В один из пасмурных дней, когда вдалеке уже были слышны раскаты орудий, друзья отстали от обоза и поехали на север, где можно было надеяться на переход границы в каком-нибудь неприметном месте. Они ехали медленным шагом по лесам, объезжая частые болота и топи, переходя вброд мелкие реки, надеясь и боясь одновременно встретить конный разъезд русской армии. Как отнесутся к ним загадочные московиты?

— Я более не Габриэль Симонс, — сказал однажды Габри. — Называться буду впредь Гаврилой Семеновым, и ты не удивляйся, если я поведу себя не так, как обычно это делал в Европе.

— Что это значит? — с тревогой спросил Феликс. — Как поведешь?

— Ты все увидишь сам, — загадочно ответил Габри. — Все равно ты не поймешь, что я буду говорить, поэтому лучше молчи, и не смотри никому в глаза.

— Пресвятая дева! — воскликнул Феликс. — Я уже начинаю любить эту страну. Чего еще я не должен делать? Говори, любезный друг, не стесняйся. Дышать не возбраняется?