— Не хочешь уйти со мной отсюда? — спросил Феликс однажды, ближе к весне, когда уже льды и снега оседали в освобожденные теплом ручьи, а у кошек начинается брачная пора.

— Куда? — Чернава расширила круглые глаза. Они оба стояли на крылечке, полной грудью вдыхая неповторимый аромат весны и тающего снега.

— Сначала в Москву, — сказал Феликс, — а потом решим.

— Кем же мы в стольном граде объявимся? — с досадливым смешком отвечала Чернава. — Скажут, старуха-греховодница отрока соблазнила.

— Ты не старуха! — возмущенный ее самоуничижением, Феликс обхватил Чернавину спину, сомкнул руки спереди, на груди, начал мять эти восхитительные мягкие округлости, прижался к пахнущим лесным зверем волосам.

— Ох, что ты, что ты, — по-бабьи запричитала Чернава, вывернулась из его рук, поцеловала мягким и мокрым ртом, скользнула в избу. Феликс — за ней.

Чувство признательности, благодарности, это, возможно, не было любовью в полном смысле слова, но Феликс не хотел знать ничего иного — настолько восхитительными были новые ощущения. Бесконечно изучая и лаская женское тело, пусть и принадлежавшее существу, старшему, чем ван Бролин, раза в три, но такому же метаморфу, Феликс постигал глубины любовных игр, их скрытые тайны и сладостные открытия. На некоторое время он почувствовал себя счастливым и молил Пресвятую Деву, чтобы эта радость не заканчивалась.

Однажды, когда он с юношеской неутомимостью вновь набросился на тело своей любовницы, та вдруг оттолкнула его и принялась спешно одеваться.

— Не валяйся, — грубо крикнула ему, — вон твои портки.

Феликс прислушался и уловил чьи-то тяжелые шаги, обходящие лесную избушку.

— Кто это?

— Местный хозяин, — сказала Чернава, явственно бледнея. И шепотом добавила. — Медведь.

Входная дверь в избу распахнулась от могучего толчка, некто огромных размеров завозился в сенях, согнувшись, показался внутри. Это оказался лохматый плечистый мужчина огромного роста с узко посаженными глазами на широкоскулом лице и низким лбом. Его рожа склонялась надо мной, когда я лежал без сознания, определил Феликс. К его удивлению, Чернава кинулась лебезить перед незваным гостем:

— Михайло Иваныч, исполать тебе, драгоценный наш государь, — спина женщины изогнулась, выражая желание хозяйской ласки. Тяжелая рука Михайло Иваныча протянулась и погладила Чернавину спину и бок. — Как спалось тебе, хозяин? Не беспокоил никто?

— Милостью лесных богов, я благополучен, — в низком голосе пришлого существа звучало достоинство и привычка властвовать. Гость занял место на середине широких полатей, где прежде почивал Феликс, а потом — они с Чернавой вдвоем. — Никак твой гость, Чернавушка, не испытывает к нам почтения?

— Он молод, не знает еще тебя, свет наш, государь! — поспешила женщина с оправданиями. — Твой вид ему покуда непривычен.

Феликс изобразил грациозный поклон в европейском духе и сказал:

— Доброго вам дня, почтенный хозяин!

— Не наш, — поморщился Михайло Иваныч, — сразу видать басурманина. Что говорил я тебе, Чернава, когда сей отрок на полатях в беспамятстве лежал?

— Чтобы к солнцевороту его не было…

— И что же я вижу? — возвысил голос лесной хозяин. — Не твои ль дети поплатились за своеволие и были разодраны в клочья моими верными опричниками?

Чернава бухнулась в ноги Михайло Иванычу, а Феликс обомлел от этой новости, ни жив, ни мертв.

— Ныне я опричнину отменил, вновь уравнял в правах моих подданных, — он свирепо засопел и голос его превратился в звериный рык. — Так неужто, боярыня, истолковала ты сию милость как попустительство, решила, что повиноваться государю в его владениях необязательно? Али кликнуть верных моих людишек, чтобы поставили они тебя и его на правёж?

— Не вели казнить, государь Михайло Иваныч, — Чернава обхватила юфтевые сапоги хозяина и выла, умоляла простить ее. — Ты сказал, что дозволяешь ему пробыть у меня до солнцестояния, и я подумала, что до осеннего, ведь осень тогда была!

Было видно, что гостю весьма приятны мольбы и покаяние женщины. Наслушавшись вдоволь, он смилостивился:

— Так и быть, Чернава, питаю к тебе сердечное мое расположение и даю время до осени. Но, если увижу его у тебя еще хоть день опосля осеннего солнцеворота, смертию лютою прикажу казнить и его, и тебя. Ныне же покидаю вас, лишь напоследок хочу увидать сего молодца в Темном облике.

— Делай, как велит государь, — зашипела Чернава на ошеломленного Феликса. Тот зашел за полог, разделся, перетек, явившись перед Михайло Иванычем понурым и скучным зверем, без хвостования, уняв свирепость во взгляде, расслабив могучее тело.

— Подь сюды, — приказал гость и потрогал мех Феликса, когда тот подошел, после приказал раскрыть пасть и осмотрел клыки, кивнул уважительно. — Сказывали, в прежние времена пардусы заселяли здешние леса, как нынче мы да волки. Но не выдержали, повымирали. С хозяевами было им силушкой не сравниться, а против стаи волчьей мешала ваша слабина котовая — неумение биться сообща. Так вас и одолели встарь, поняв, что поодиночке даже сильная и свирепая тварь не выживает.

— Благодарим тебя, батюшка-государь, за милость твою и ласку, — Чернава так и не поднялась с колен, по-прежнему всем видом выражая смирение.