Бороздки надписи были забиты грязью и пылью. Он присел на корточки и щепочкой очистил надпись, потом коснулся указательным пальцем могильного камня и вместе с Мирзой Манафом они прочли поминальную суру Корана [9] . Потом они помолчали. Они оба сидели на корточках и смотрели на могильную надпись. Не шевелились. Иногда быстрый ветер дул от поверхности земли и, нарушая тишину, качал ветви кустов и сухую траву. Исмаил смотрел на слово «Баку» и вдруг вспомнил, что слышал такое: живущие там — коммунисты, не признающие Бога. А значит, поминальная сура им не подходит. Он взглянул на мрачное, каменное лицо Мирзы Манафа и невольно нарушил молчание:

— Мирза Малик был коммунист?

— Коммунист?! Когда-то был, но потом отошел от этого и вернулся к намазам.

Ветер усилился, ветви гнулись и иногда печально стонали.

— По какой специальности он был инженером?

— Механик. В одном из колхозов Нахичевани был начальником ремонтной станции. Имел постоянную визу для пересечения границы.

— Зачем тогда уехал, если там ему хорошо жилось?

Мирза встал с корточек. Его лицо немного скривилось. Видно было, что сидеть так — больно для его ног. Глядя на могильный камень, он сказал:

— Помилуй его Аллах, он был человеком, как бы это сказать, удивленным и смущенным. Не могу выразиться яснее. Там не мог выдержать, говорил, что задыхается. Одышкой он страдал. И вот он с тысячей затруднений переселился сюда, запустил в работу мастерскую по ремонту рисомолотильных машин, но и здесь ему было нехорошо, говорил: и здесь задыхаюсь, все разъело мздоимство. Как ни старались все, чтобы он женился, стал главой семьи и оставил эти мысли, не получилось. Постепенно ото всех отдалился. Остался один. И вот…

Он покачал головой с сожалением и горечью.

— Мирза Малик был светом нашего рода: образованный, добрый, честный, набожный. Но не смог перенести всего этого. Так сильно бился головой о прутья клетки, что упал, и вот, тело его принесли сюда.

— Я всегда думал, что он любил девушку и, поскольку не мог жениться на ней, остался один — и в конце концов зачах.

— Бесспорно, Мирза Малик был влюблен, но только не в женщину, а в истину. Он искал истину. По причине этой любви он ушел от советских сюда, по причине этой же любви и здесь не ужился.

Исмаил задумался: любовь, женщина. Его сердце начало колотиться. Кровь застучала в висках.

— Ты — кто?

— Ты — кто?

— Я оттого, что хочу тебя, бежал сюда, но все равно — и здесь хочу тебя.

— Я сегодня тебя не видела, ни утром, ни днем!

Послышался лай деревенских собак, которые, учуяв чужаков, прибежали и облаивали их. Мирза Манаф достал портмоне и показал Исмаилу фотографию.

— Вот его фото. Сняли в фотоателье Ноушехра. Посмотри!

Исмаил взял портмоне. Фото от времени пожелтело. Мирза Малик зачесал наверх свои длинные волосы, надо лбом были видны крупные локоны. Лоб был широкий, брови густые, а глаза горящие, как это было свойственно их роду. Взгляд — добрый и в то же время вдумчивый. Исмаил хотел бы знать о Мирзе Малике больше, услышать от него самого то, что о нем говорили. Это была личность незнакомая ему и привлекательная, человек, окруженный неясным, мглистым ореолом. Как хотелось бы поговорить с ним! Взглянуть в его горящие добрые глаза, услышать его голос. Шагать по лесным тропам нога в ногу и плечом к плечу. Медленно-медленно идти по берегу и разговаривать. Рассказать бы Мирзе Малику о собственном опыте жизни, о своих проблемах, о желаниях и стремлениях…

Деревенские ребятишки — мальчики и девочки — в поношенных резиновых ботиках, калошах, с красными щеками и удивленными глазенками, стояли рядом с собаками и смотрели на двоих незнакомцев. Собаки уже не лаяли. Сидели, рассматривая их. Исмаилу хотелось думать, что Мирза Малик пришел с той стороны границы на эту из любви к женщине, к той, с которой они когда-то в юности поклялись быть верными друг другу, и вот он перенес все трудности и мучения, чтобы соединиться с возлюбленной, бросил свое положение в том мире и всеми правдами и неправдами добрался до желанного берега — но не сумел разыскать любимую, или нашел ее замужем за командиром полка и матерью нескольких детей.

Опираясь на кривую, узловатую клюку и прихрамывая, к ним приблизился старик, рассмотрел их запавшими глазами с сеточкой красных прожилок и спросил громким и хриплым голосом:

— Вы родственники будете этим упокоенным?

Мирза Манаф ответил:

— Да, отец, мы родственники.

Старик несколько раз раздраженно ткнул палкой в землю и сказал:

— Бог да воздаст вам должное, так почему не зашли с этой стороны, отсюда, прочесть поминальное? Разве вы не мусульмане, ни обычая, ничего не соблюдаете? Завтра, по воле Аллаха, и вы, и я здесь ляжем, с миром у нас счеты будут кончены, мы посмотрим на путь милости и на суры Корана. Будем, как они, узники праха. Так отчего же не соблюдаем обычаев, почему небрежем, ведь Аллах подчинил вам ночь и день!

Старик закашлялся. Грудь его поднималась с сипением, а от кашля глаза налились кровью. Мирза Манаф подошел к нему и сказал:

— Да помилует Аллах усопших твоих. Мы оплошали, отец, ты правильно говоришь.

— Да, уважаемый, Аллах подчинил вам ночь и день и дал вам все, что вы просите, и для наших времен тоже. На кладбище, когда хотите, заходите, уходите, но читайте поминальное, чувствуйте…

Старик с горячностью наставлял их, а Исмаил представил себе его в молодые годы, когда эти ввалившиеся и потускневшие глаза были цвета моря и рисовых полей и горячим колдующим взглядом смотрели на интересную ему девушку и ловили ее в силки любви. Его любовная песня слышалась на полях и в рощах и, как одинокая горлинка, вечерами садилась на изгородь дома возлюбленной.