Шрифт:
Вокруг хватало станичников, но Степана влёк лишь этот, благодушный.
— Атаман, глянь, кого привёл, — весело крикнул Кузя… этому!
Дивясь, Бердыш слегка качнул головой. Хоть убей, не походил сей попик на грозного предводителя, одного из немногих уцелевших есаулов Ермака великого…
Обиды и обеты
— Сам бог его послал тебе… — продолжал Кузя.
— Бог ли, чёрт ли, разберём. С добром коль послан, добром ответим, — ласково сказывал Мещеряк, кроткие глаза на миг сузились: игольчато, испытующе.
— Не с худой вестью, атаман. Привет всей честной братии! — поклонился Степан на три стороны, скользнул по сторонам глазами, зацепил пару репейных.
— И тебе того, служивый, — отвечали некоторые.
— А про весть нам дозволь судить, — сказал Матюша. — Пока же рядом сидай. В ногах правды нет. Веры коли русской, отведай шевриги. Да к общему овначу приложись.
— Эт мы с радостью и почтением, тем боле веры самой мы правой — дедовской, — не заставил упрашивать Бердыш.
Довольно долго все ели, редко перекинется кто парой слов. Атаман хлебнул из рога, протянул Степану:
— Отведай теперь это, — и ожидающе замер, лишь рука шарила палкой в углях.
Бердыш выпил. Ядрёна брага! Крякнул, закусил. Надуло разговорец. Первое время гость успевал только отвечать знакомым: Якуне, Болдыреву, Ивану Дуде. Осевший на особицу Зея зыркал рысью.
— А где Барбоша-то? — схватился Степан, вопрошая сотрапезников, но, поперёд прочих, атамана.
— В Кош-Яике, — даже глаза не двинул от углей Мещеряк.
— А вы на кой в мерзлополе студитесь? — любопытничал Степан, сердце ж замерло от великого предчувствия: что-то тут не так!
Атаман задержал на нём взор чуть дольше, чуть заметно пыхнул сквозь левый уголок рта, повёл головой: дескать, экий ты ушлый! Потом с ухмылкой небрежно зевнул, кивая на пламя:
— А мы не студимся. Мы греемся. Сибирью калёны. Но и лишка погреться не грех, чтоб пуще кровь загорячела, как в развед двинем. Поглазеть желаем, что там у вас с заставой на Самаре вышло. Больно места там привольные и родные. Станичники слюной иссохли, вспоминаючи.
Народ одобрительно захмыкал. Затряслись положительно бороды.
— Чего глазеть попусту? Быть граду. Уж и стены готовы, — приврал Степан.
— Ото как. Град, стал-быть! Угу. А как, скажем, нас примут теперя? Вот собрались с ледоходом по Волге прогуляться. С ветерком? Мимоездом и вас минем. Дадите в таком разе?
— Ну, ваша гульба известна… Облыжно не пойми — не дадим. Не для того град возвели, чтоб татьбе потворствовать.
— За право слово спасибо. Открыто баешь. Ну а ежели мы на своём постоим? Силёнок, чай, у нас и на пару таких городков достанет.
— А хотя б и на три. — Бердыш пожал плечами. — Неужто государство мнишь одолеть?..
— Ну, куды уж нам государство-то?
— А ты не смейся. Знаешь ведь, царь уж коль чего замыслил, всех переупрямит. Граду быть, хоть семь раз его палите. Стоит ли? Зачем новыми пакостями старые грехи множить? Кого свалить упёрлись: стол государев? Да и кого спалить — русский же оборонный город?
— Не туды завернул, филин. Я ж это, к примеру, для уму-разуму. Нам-то, смекни, в степях заточных откель ведомо, что там у вас с Самар-городком? Вот и хотим поглазеть.
— Ха, всего-то? Ну и? Теперь знаете. Ужто вспятитесь? He, не для того ты, атаман, силу таку из станицы увёл.
— Хм, можа, и так. Можа, и вправду поступок мой не того… Не знаю, не думал… Но только… но не только ради набега. Не только… По чести, и сам ума не приложу, как дальше нам? — сбивчиво продолжил Мещеряк, морща лоб.
— Воровать, что ль, прискучило? — нащупывал и подводил Степан.
— Э-эх, — глубоко вздохнул Матюша, — коль сможешь, пойми верно… Я без малого двадцать лет казакую, всех ровесников схоронил. В Запорожье бывал, с ляхами крестился. Дон взад-вперёд промерил, татар гонял по Дику полю вдоль и наискось. Волгу от Оки до Переволоки пять раз бороздил. С калмыками, ногаями христосовался. Тобол и Иртыш с Ермаком одолел, кровью покрасил. За что по его смерти великим атаманом Сибири выбрали! С Кучумом-царём ласкался… Да чай и это не всё. Ныне вот буйный Яик не в диковину. И на государя послужил, привелось. Да что — в заслуженных атаманах состоял. Кашлык брал, царской хвалы удостоен. Только, вишь, государь в благодарность свободу нашу взял да зараз вот уважил. Доброй вестью: велено мне с товарищами моими под началом воеводы Сукина снова в Сибирь ползти. А тому ль Сукину мной водить, когда я, почитай, три года там в битвах прозяб, а до того с Ванькой Кольцом всеми здешними ватагами заправлял?
— Стал-быть, обиделся, верховный атаман? За волей на Волгу подался, а следом на Яик!
— Не ехиди, — скривился Матюша. — Нешто не понимаю, что во всём начало требуемо? Сам начальствовал. Но досадно, понимай, головному закопёрщику казацкому подневольным сучонком вдруг стать — под пяткою Сукина такого-сякого, что тех краёв досель и не нюхал! Его, Сукина, заслуга в том лишь, что воевода…
— Плохо обо мне полагаешь, атаман. Мне, ратнику, и не понять? — Степан задумчиво опустил севрюжье поленце. — Да, вить, с иного боку, кабы все из подчинения государевых начальников вышли, что сталось бы? Кабы казаки воеводу Ивана Шуйского ослушались, превознеся свои заслуги поперёд долга и выше его звания, так отстояли бы мы Псков? А? То-то. Либо ты сам Ермаку, блаженные памяти, Тимофеичу не дал первенства?