С таким вот ножом на поясе, с мелкашной винтовкой 5,6 мм, но при снайперском прицеле, позволял я себе далеконько и без призора удаляться от расположения бригады, а сухим пайком брал в нагрудный карман энцефалитки пару плиток американского ленд-лизовского пористого шоколада, который Америка предназначала советским подводникам. (Теперь по России наплодилось множество ненавистников Америки. Так вовсе о малой малости хотелось бы мне сказать этим людям, одичавшим и вскипающим от немотивированной злобы: ведомо ли вам, что в войну американские школьники, не ориентированные на это американским комсомолом и пионерией — общенационально отказывались от школьных завтраков и обедов, чтобы Америка могла послать больше провианта воюющему СССР? Среди прочего — было и это.)

Было и такое: во взрослости встречал я замшелых человеческих шерстистых носорогов и птеродактилей, на которых со священным трепетом показывали пальцами:

— Он видел Ленина!

Встречался мне и один из носителей бревна на известном и множественно воспетом субботнике. И если суммировать воспоминания всех соносителей бревна с Ленным на субботнике, то бревно это должно бы иметь длину от Ярославля до Архангельска. Да что там: рассказывали мне вдумчивые люди, что было в стране и потаенное ателье по тиражироваиию пальто Ильича, простреленного на заводе Михельсона Фаиной Каплан. (Чтобы не замусоливать оригинала, таская пальто для экспонирования из музея в музей, а всякому периферийному музею — по собственному простреленному пальто Ильича.)

Ну, пусть кто-то обмирал от счастья, что видел Ленина, — а я по сию пору горжусь тем, что видел Лунина. Личного врага Гитлера, который так торпедировал грозу морей, германский линкор "Тирпиц", что всю-то войну простоял "Тирпиц" на ремонте в доках.

И другая была у меня мальчишеская мечта — поручкаться с другим личным врагом Гитлера — командиром подлодки Маринеску. Которого коммунисты распорядились именовать по радио и в печати только под фамилией Маринеско. Дабы стал он украинцем и не навевала его фамилия мыслей о румынскости. (Интересно. при нынешнем раздрыге отношений с Украиной — современные военные историки переделали фамилию Маринеско на Маринесков или еще только намереваются?)

В одной из знаменитейших своих песен Владимир Высоцкий — всё для фронта, всё для победы! — поет, как подавал кувшином на крыши воду — тушить зажигательные бомбы.

Они уже были редкими в небе, самолеты люфтваффе, но я, приладив мелкашку на морену — всё для фронта всё для победы! — выцеливал по блистеру высокий в небе "хейнкель — 111" — и в это время кто-то тронул меня за плечо со спины.

Очень высокий, оборванный, в светлой бороде и при немецком автомате на груди — это был финн. Пальцем он тронул мой нагрудный карман, где топорщились две обертки американского шоколада. Я вынул и отдал одну плитку. После чего в отношениях наших наступила долгая, МХАТовская, качаловская пауза, понятна нам обоим: как быть дальше, как исчерпать ситуацию?

Командовать, ясно, было тут финну. И проще бы всего — взять у меня из рук малопульку, из неё же без избыточного шума укокать меня, зашвырнуть винтовку в залив, а меня — под любую намытую прибоем карчу — и взятки гладки. А если не делать этого, повернуться и уйти в чащобник? Где гарантия, что мальчишка не выстрелит в спину? Уходи первым ты, показал рукой финн и подтолкнул в затылок.

И я пошел без всякого страха, точно зная, что вдогон мне он не полоснёт из автомата.

— Лесмассив в оцепление! — приказал мой отчим, начштаба.

— Ат-ста-вить! — приказал комбриг полковнк Дворовой. — Миша, он же не тронул Шурупа, так что пускай финн живёт.

После чего мне обрезали выходы из расположения, винтовку забрали, и был я отдан под попечительство старшины музвзвода Пилипенко. Обучавшего меня уже не разборке и сборке автомата ППШ и снаряжению дисков, а нотной грамоте, игре на кларнете и освоении любимой полковником Дворовым музыки — "Марша Кексгольмского полка".

При таких ужасных притеснениях у кого не возникло бы мысли через залив бежать в Финляндию? Так из двух прогонистых и сухих бревен, чтобы пловучесть была получше, я построил скоростной плот и по рассветному туману отплыл.

Они искали меня челночным ходом, зигзагами — торпедный катер и "БЗ", бензозаправщик, переоборудованный из торпедного катера Они нашли меня в начинающийся шторм, когда я лежал уже на бревнах пластом, держась за скрепляющие бревна скобы, и волны отнюдь не курортной температуры хлестали через меня. И ввиду отвращения к моему поступку даже не за шиворот — багром подняли меня на борт торпедного катера, а плоту, чтобы кто-нибудь не напоролся на него в заливе — сделали "вира" на борт "БЗ".

Они ждали катера на пирсе, мой приемный отец Миша и военврач-майор мама Женя. Увидев, что я на борту — они ушли с пирса, отказавшись со мной разговаривать. А полковник Дворовой сказал в штабном блиндаже:

— Шуруп! Ты что же делаешь с родителями? Не будь в жизни говном!

И я покинул штабной блиндаж полковника Дворового — чтобы никогда больше в жизни не быть говном. В последующем сожалея только о том, сколь многим десяткам миллионов россиян не повезло пройти через блиндаж полковника Дворового, выслушав его напутствие.

Думаю, большим человеческим горем было отдавать меня моим золотым приемным родителям родной маме, дочери врага народа, вышедшей из тюрьмы. Но они отдали. Хотя — и тут не прервалась моя связь с войной и военно-морской стихией. Считалось, что я, юный пролетарий и наладчик токарных автоматов на московском заводе "Металлист" — вырабатываю тысячами штук ролики для шнека и хедера комбайнов "Сталинец-6" и "Сталинец-8" Но на самом-то деле, как вскоре спознал я, были то ролики для рольгангов, которые из трюмных крюйт-камер подают отдельно снаряды и отдельно заряды в палубные башни пушек главного калибра наших крейсеров и линкоров.