— Что здесь происходит? — вышел из шатра секретарь посольства.

— Кажется, вы истосковались по общению с истинными казаками? — похлопывал полковник лезвием пехотного палаша по голенищу. Его худое, почти изможденное лицо казалось еще костлявее, а желваки буквально врезались в тонкий пергамент уже основательно морщинившейся кожи. — Примите от меня этого пленника как дар самой Истории.

— Так это действительно казак или всего лишь обычный восставший крестьянин? — взглянул Шевалье на подведенного к нему приземистого, кряжистого воина с широкоскулым лицом, подернутым щедрым, степным, под потускневшую червленую медь, загаром.

— Судя по тому, что на бритой голове у него косичка, «осэлэдэць», как говорят украинцы, — уперся полковник острием палаша в живот пленника, — это все же казак. Эй, ты, — еще решительнее врезался он сталью в тело повстанца. — Ну-ка, назови себя. И отвечай на любые вопросы этого французского офицера на польской службе.

— Имя мое ты уже знаешь, полковник: казак я.

— Из каких именно казаков — запорожских, реестровых, надворных? Тебя спрашивают!

— Из запорожских. Только ты не очень храбрись, лях. Оставь свою храбрость на то время, когда наш атаман станет допрашивать тебя, — осклабился в презрительной ухмылке казак…

Полковник отвел палаш, замахнулся, но легшая на плечо рука Пьера де Шевалье заставила его сдержаться.

— Обычно они начинают говорить только после того, как с них начинают сдирать шкуру. Да и то лишь после третьего ремня, — несколько растерянно заметил стоявший за спиной пленника польский хорунжий. — Этот все же разговорчивый попался.

— Как вы его схватили? Разве был бой? — поинтересовался француз. — Для меня это важно.

— Из казачьей разведки он, — объяснил хорунжий. — А мы в засаде были, вон там, в поросшем терновником яру. Одного убили, один вернулся к своим, а под этим завалили коня, а самого его слегка ранили в ногу.

— Поспешите, если действительно желаете поговорить с ним. Когда его начнут допрашивать мои драгуны, говорить вам уже будет не о чем, — предупредил полковник.

— Я — подданный французского короля, — обратился Шевалье к пленнику. — Я не принимаю участия в боях, а только описываю то, что здесь происходит. Вы согласны уделить мне несколько минут, чтобы я смог задать два-три вопроса?

Казак молчал, исподлобья, оценивающе осматривая Шевалье. Одет он был так же, как и остальные польские офицеры, и пленник, очевидно, не верил ему.

— При этом вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Во всяком случае, никто не будет заставлять вас делать это под пытками. Для меня важно знать правду. Тем более что я совершенно не буду интересоваться тем, что является тайной вашего отряда.

— Ну, тогда ладно, спрашивайте… — неохотно, оказывая огромную услугу иностранцу, согласился пленник. — Только раскаиваться перед вами не собираюсь.

— Я сам еще ни разу в жизни по-настоящему не раскаивался, — вежливо признался Шевалье, улыбнувшись, как давнишнему приятелю. Хотя тотчас же стыдливо согнал эту улыбку. Вспомнил, что перед ним человек, который буквально через несколько минут будет подвержен нечеловеческим пыткам, а затем казнен. Возможно, у него же на глазах.

«Несколько минут нашего спокойного человеческого общения — все то лучшее, что осталось у этого человека в его жизни, — объяснил себе Шевалье. — Поэтому тебе не в чем упрекать себя. Разве что попросить полковника пощадить его… Но ты обещал не вмешиваться в их дела. Таково условие твоего похода в степь».

Руки у пленника связаны не были, и, чтобы уменьшить риск, хорунжий приказал одному из драгун стать у входа и следить за каждым его движением.

Беседа затягивалась. Оказалось, что пленник, так и не соизволивший назвать свое имя, уже шесть лет провел на Сечи и хорошо изучил обычаи и традиции казачьих кошей. Кроме того, он был обучен грамоте и показался Шевалье довольно сметливым. Да и ответы его представлялись достаточно точными, хотя и преподносились с очень странным для обреченного чувством юмора.

— И в I III се же мне непонятно, почему вы так враждебно настроены против Польши. Ведь ее короли никогда особенно не возражали против того, чтобы казаки добывали себе славу в Крыму и на Черном море. Ваше воинское товарищество было освящено еще Сигизмундом I Старым. Сам великий Стефан Баторий пожаловал вам в качестве казачьей столицы город на Днепре, этот, как его… — пощелкал Шевалье пальцами, пытаясь вспомнить название.

— Трахтемиров… — с ироничной улыбкой на губах подсказал казак. — Вот уж осчастливил…

— …А если Сигизмунд III и Владислав IV и предпринимали какие-то вынужденные, решительные действия против казаков, — не поддался на его провокацию француз, — так ведь действия эти, как мы уже выяснили, вынужденные. Что совершенно меняет отношение к ним.

Грустно улыбнувшись, пленник мельком оглянулся на явно заскучавшего часового, стоявшего у входа в шатер.

«Если он попытается бежать, я не стану препятствовать ему», — сказал себе при этом Шевалье, точно уловив настроение казака.