— Главное, что мы проскочили лес, — беззаботно ответил Шевалье. — Тем более что в деревне находится полуэскадрон, а значит…

Не договорив, он запнулся на полуслове и привстал в стременах.

— Пьёнтек, ну-ка посмотри, кто это…

— Чего ж тут смотреть? — тоже чуть-чуть привстал на передке поляк. — Женщина. Идет себе… А разглядеть, что за женщина… Так ведь как ее разглядишь, когда в лицо-то мы все равно… Эй, господин майор, да это ж, по-моему, та, ну, которая… Ну, что на пепелище сидела…

Однако Шевалье уже не слышал его. Пришпорив коня, он обогнал карету и помчался к склону возвышенности, на котором появилась, пока еще слишком невыразительная для его зрения, одинокая фигура женщины.

По мере того как они сближались, странствующий летописец начинал различать: распущенные волосы, изорванное платье, босая…

— Христина, ты?! — на ходу соскочил он с коня, но неудачно, не удержался и упал чуть ли не к ногам Подольской Фурии, словно припадал к стопам Девы Марии.

Христина остановилась и молчаливо наблюдала, как он медленно, не сводя с нее глаз, поднимается.

Дотронувшись пальцами до его запыленной щеки, провела кончиками по губам, подбородку, как если бы успокаивала или хотела убедиться, что ей не показалось, что в самом деле видит перед собой того странного офицера, которого должна была погубить, но почему-то не погубила.

— Ты к-ку-да шла? — Шевалье не заметил, что спросил женщину по-французски. Тем не менее Христина поняла его; ссутулившись, сжавшись так, словно стремилась спрятаться у него на груди, прислонилась к майору.

— К тебе.

— То есть, как это ко мне? — взял ее за плечи. Пьеру нужно было видеть глаза этой женщины. Словно за всю бессонную ночь не нагляделся на них.

— Мне сказали, что ты уехал по этой дороге. — Она смотрела на него взглядом Божьей Матери, пришедшей на землю, чтобы вобрать в себя всю печаль, накопившуюся в глазах женщин этой страждущей земли.

— Но куда ты шла? Куда?! — не понимал ее Шевалье. — Ты знала, что я нахожусь в Бершади?

Христина отчаянно помотала головой.

— Не знала. Я ничего не знала. Просто шла, чтобы увидеть тебя.

— Но ведь ты могла и не встретить меня, не найти. Сегодня полк уходит дальше, на север, к границам Польши, к Брацлаву.

— Я не ведала этого.

— Шевалье пытался увидеть слезы на ее глазах, однако слез не было. Кто знает, возможно, эта женщина не только не знала, куда она идет, но и что такое слезы.

— Тогда скажи, зачем хотела видеть меня?

Пьёнтек остановил карету в нескольких шагах от них и попросил конных драгунов изловить пасшегося неподалеку коня майора.

— Хотела видеть…

— Чтобы остаться со мной, да?

— Все, кто ласкал меня там, в постели, погибли. А ты — нет. Теперь постель сгорела. И дом сгорел. И Орест, который убивал всех поляков, потому что ненавидел их. Все сгорели, а я ушла искать тебя.

— Но ведь я тоже ехал в деревню… чтобы искать тебя. — Он обхватил ее лицо руками и, не стесняясь драгунов, подведших ему коня, долго, невинно, по-детски целовал ее в щеки, губы, глаза…

— Я ласкал тебя, а ты меня почему-то не погубила. Любая другая женщина конечно же погубила бы. Кто бы мог напророчествовать, что моя последняя любовь окажется именно такой?

Сон ее был растерзан звоном мечей, яростными криками и стонами раненых воинов. Уже проснувшись, графиня де Ляфер еще несколько минут лежала с закрытыми глазами и, прислушиваясь к звукам схватки, подсознательно верила, что это она все еще досматривает навеянный мрачными стенами замка кошмарный сон.

— Вставайте, графиня! Измена. Нас предали! — появился на пороге ее комнатки татарин Кагир. Предчувствуя неладное, вечером, после пира, Диана спрятала его в соседней комнатке, отведенной ей под будуар, как прячут тайного любовника. — Одевайтесь, схватка идет уже почти у двери.

— Я бы очень удивилась, если бы здесь обошлось без предательства, — мгновенно подхватилась графиня. Она спала не раздеваясь, предусмотрительно сменив перед сном вечернее платье на брючный костюм наездницы. — Это еще ночь? — мельком взглянула на небольшое, похожее на бойницу, окно.

— Вот-вот начнет светать.

— Все самые подлые убийства происходят ночью, Кагир. Так уж издревле повелось в этом мире.

Однако татарин уже не слушал ее. Метнувшись в соседнюю комнату, он приоткрыл дверь и, выстрелив в кого-то из нападающих, выскользнул из покоев графини. Его место у двери — такой же грубо сработанной, окованной железом, как и остальные двери в этом замке, где все было рассчитано на длительную осаду и схватки за каждую башню, каждую комнатку — тотчас же заняла Диана.